Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра
Шрифт:
– Сколько мне лет? – угадал он.
Я покраснела до корней волос, замотала головой.
– Не совсем. Ты знаешь, сколько ты проживёшь? – уточнила я.
– Нет, конечно. И про возраст совру, прости, мне нельзя разглашать. Я знаю, что это очень интересно всем, кроме меня. Это решили за меня, а я хочу жить свою жизнь, а не кем-то придуманную, – ответил он.
– Это как? – не поняла я.
– Ты маленькая ещё, не поймёшь, – отрезал он.
– Я хотя бы постараюсь. Раз уж нас нанесло друг на друга здесь, то можно и постараться. Я про себя всё могу рассказать, но только пока нет ничего интересного, – сказала я.
– Самое интересное как раз то, что у тебя впереди. Так мы дымки считать договорились? Сколько их сейчас там, хотя бы примерно? –
– Расскажи. Пожалуйста! – просила я.
– А ты хоть знаешь, откуда эти дымки берутся на горе? – он явно пытался уйти от темы.
– Расскажи-и-и! – не унималась я. – Ты упрямый, но я ещё упрямее, по упрямству у меня твёрдые двенадцать!
– Ну хорошо, раз ты так просишь, хотя я и сам не знаю толком. Там ведь расположена зона, свободная от контроля. Там живут люди, которые решили стать бомжами по доброй воле. Жить в грязи, питаться отходами. Наверное, это их костры. Ну, и трубы перерабатывающих заводов ещё, – сказал он так серьёзно, как будто не понимал, что я допытываюсь про возраст.
– А раз так, тогда я не буду с тобой играть в «дымки». И вообще не буду с тобой разговаривать. Подружусь вон с Эммой в блестящих туфлях, стану местной звездой, и все мужики будут мои! – притворно обиделась я.
Он повернулся ко мне, посмотрел с прищуром.
– Ты живёшь в неправильной стране, Рашечка. Тебе в гендерную надо! Ты настоящая женщина по сути своей, но пока этого не осознаёшь. Тебе стало интересно, и ради своего интереса ты сейчас готова вскрытие мне сделать, не особо заботясь о моём личном пространстве, хоть тебя в школе правилам и учили-переучили, и по личному пространству у тебя точно было двенадцать, как и по большинству других предметов.
Он замолчал, глядя на меня в упор. Ждал. А у меня внутри всё рухнуло: он был ещё и телепатом, и это тоже скрывал, как и свой возраст, потому что телепатов, говорят, держат в отдельных резервациях, чтобы они мир не поработили. Я невольно шарахнулась в сторону.
– Да не пугайся ты, не телепат я никакой. Проверяли вдоль и поперёк, уж будь спокойна – телепатов не отпускают. Когда живёшь почти два века, поневоле знаешь, о чём думают другие люди. Когда ты выглядишь на двадцать, все хотят тебя поучать и делают это регулярно. А когда поучают, то рассказывают, как они думают, что в их понимании равносильно тому, «как жить надо». И с годами обрастаешь «телепатией опыта», – успокоил он.
– Двести? – переспросила я, не веря своим ушам.
– Я футболку сделал себе с надписью «Мне скоро 200» на груди, а сзади «Идите в…» И каждый понимает это, как хочет.
– Но ведь это так прикольно! Ты всё время провоцируешь всех вокруг. Они думают, что ты пацан, а ты им раз – и сюрприз! И они такие: «Вау»! – представила себе я.
– Вот ты точно описала сейчас всю мою жизнь. На десятый раз надоедает, на двадцатый бесит, на сотый разрывает на части. Б-у-у-у-м! Взрыв человека, полетели клочки салютом! На мне три операции для старения, а я всё равно выгляжу как ребёнок до тридцати лет.
– Я не ребёнок, – огрызнулась я, понимая, кого он имеет в виду.
– Ребёнок! – упрямился он.
– Скажи это судье! – не унималась я.
– И скажу. И пойму, какого хрена эта сука тебя сюда затащила! Потом. У меня на это ещё знаешь сколько времени? Вот и я не знаю.
Женя злился, ему было неприятно обо всём этом говорить. Я пожалела о своём любопытстве, но было слишком поздно.
– Знаешь, что самое «прекрасное» в этой ситуации? Не я себе себя выбрал! Мои родители когда-то подписались на этот эксперимент. За это им обещали денег, а ещё учить меня, лечить, растить и дать мне самое лучшее, что будет в мире на тот момент. И мне всё дали! Я рос в специнтернате с такими же, как я, жертвами родительского желания дать детям «всё самое лучшее», и некоторые из моих одноклассников растекались лужей прямо на уроках. Представляешь? Сидел рядом ребёнок и вдруг начинал плавиться на глазах у одноклассников, и, пока врачи бежали к нему на помощь, он уже успевал превратиться
– А ты маму-то видел вообще? – спросила я.
– Да. Как она плакала потом! Ты не представляешь, как она обо всём жалела, старалась выкупить меня из этой программы. Мамы, они такие – они как лучше хотят.
Он осёкся, замолчал. Взял себя в руки.
– Я тебе наговорил тут столько лишнего, что столбики со мной ты теперь будешь считать целую жизнь! – сказал Женя серьёзно.
– Хорошо, Горец, – выдохнула я, потому что всё это становилось уже как-то слишком. – Пойду я к себе, пожалуй, поучусь мусорному уму-разуму.
– Доброго тебе учения, Скалолазка!
Горец и Скалолазка – хорошо у нас получилось.
Через неделю я закончила почти весь курс общего обучения и была готова приступать к профессии. В чатах меня блокировали всё реже. Я овладела искусством иносказания, научившись говорить очень общими и завуалированными фразами: приличная погода, многообещающее будущее, время моего возвращения можно уточнить в экослужбе. О том, как тут всё устроено, рекомендовала смотреть фильмы в открытых источниках, и называть резервацию я стала «мой курорт», что явно нравилось цензорам. Друзья просили фотки – отправляла себя в маске на фоне хромакея [14] . Однажды в ответ на очередное селфи они написали, что я зазналась и теперь за людей их не считала, даже простейшую просьбу выполнить не могла. Я читала и улыбалась. Какие же они там ещё маленькие!
14
Хромакей – технология фото- и видеосъёмки, позволяющая заменить фон, на котором снимался объект (от англ. chroma key – буквально: цветовой ключ).
Глава 10
С тех пор как у меня появились связь и Горец, жизнь наладилась, и резервация уже не казалась мне местом, невозможным для существования. Как мало мне было нужно для счастья! А ещё, пожалуй, то, что я немного привыкла к запаху, и каждый день по чуть-чуть занималась лазанием, без скал, правда, а лишь по стенам своей комнаты и тренажёрного зала. В качестве зацепов использовала плинтуса, розетки, выключатели и фурнитуру шкафчиков. Однажды напугала оператора и робота-уборщика до полусмерти. Они вошли, а я в углу сижу, под потолком, выносливость в ограниченных условиях тренирую. Ругали, что пачкаю стены. Согласилась и надраила свои Скалолазкины ботинки так, что они стали чище рук. Тогда принялись ругать за то, что порчу отделку. Я изучила нормативную базу по пользованию зданиями и сооружениями и написала письмо в службу эксплуатации, что никаких злых намерений не имею и мне нужна база для занятий, чтобы поддерживать спортивную форму. Дайте такую базу, или скажите, где можно, или буду везде лазать! Замолчали, больше меня никто не трогал – закон был на моей стороне.
Мама отправляла мне видео с боями Мура и Джеки, интернет-перебранки с братьями цензура пропускала на ура – мои близкие стали ближе.
Общение с друзьями свернулось как-то само собой: они, как прежде, были заняты курсами, фильмами, путешествиями, но их мысли стали казаться мне наиглупейшими. Да, они были правы: я зазналась и считала себя взрослее и умнее. А разве могло быть иначе, если почти месяц я мариновалась в одной консервной банке со взрослыми, а моему лучшему другу вообще под двести лет? О чём я раньше думала, писала, какие глупости обсуждала с ними? Историю сообщений читать страшно! «Поскорее бы вырваться из-под опеки, подальше от родительских глаз. Уеду учиться, выброшу телефон и забуду номер, так надоело»! Неужели такое могла писать я?