Дитеркюнхель
Шрифт:
– Мы их перережем.
– Кнут, может, не надо, им же будет больно?! – Дитер знал, что если Кнут на что-то решился, то сделает это обязательно, он лишь надеялся, что тот просто шутит.
– Ты тоже идиот, Дитер, их же всё равно утопят, а нам надо научиться резать, чтобы не бояться крови.
– Страшно, – выдохнул Виг.
– Короче, вы идиоты и сосунки! Чего я с вами связался?! Идите к мамкам! – Кнут был всего на год старше Дитера и Вига, но очень любил об этом напоминать. Он ещё раз зашёл в коровник и вынес оттуда узкий длинный нож.
Он долго колол им между прутьев клетки, пока наконец не попал в одну из крыс, та заверещала, и этот предсмертный визг ввёл Дитера в состояние ледяного ужаса. Крыса долго дёргалась под лезвием, пока не затихла. Кнут посмотрел на Дитера и твёрдо сказал:
– Теперь ты. Не бойся, они мягкие.
Дитер оглянулся
Даже теперь он с омерзением и страхом отдёрнул руку от стены. Изображение мальчишки, ухмылялось с картины, и от этого становилось не по себе. Воспоминание вышло таким ярким, словно всё произошло вновь. Дитер поскорее вернулся в постель. Выставив из-под одеяла одни глаза, он продолжал внимательно следить за изображениями на гобелене, словно сторожа их. Послышались мягкие шаги на лестнице. Тётушка приоткрыла дверь и улыбнулась Дитеру с порога:
– Дитеркюнхель, ты чем-то напуган?
– Тётушка, эти картинки, они очень… странные. Вот тут один мальчик… – Дитер вскочил, чтобы показать место на гобелене, где изображён Кнут, но увидел там лишь чёрную шляпу с пышными синими перьями.
–Тут был мальчик… – растерянно пробормотал наш герой. – М-м-мне, наверное, показалось.
– Ах, вот ты о чём! – рассмеялась тетушка Геральдина. – Дорогой мой, тебе придётся привыкать, что наш дом не совсем обычный. Одно могу тебе обещать – здесь ты в полной безопасности, если, конечно, сам не натворишь чего-нибудь ужасного.
Тётушка взбила подушку и поправила скользнувшее на пол одеяло.
– Так что ложись, мой кюнхель, и ни о чём не беспокойся.
– А куда исчез Кнут – тот мальчик на картинке? – Дитер только что опустил голову на мягкую подушку, но снова встрепенулся.
Заботливые руки укрыла его одеялом, запах корицы и шоколада успокоил. В мире снова всё надёжно и прочно.
– Куда? Что ж, придётся поделиться с тобой историей этого гобелена. Всё равно я собиралась рассказать тебе какую-нибудь сказку. Тогда слушай. Можешь даже закрыть глаза, чтобы лучше себе представлять. Если заснёшь, я повторю её в следующий раз.
Тетушка дождалась, когда Дитер перестанет возиться и определится, как ему удобнее лежать, и начала рассказ.
–Так вот. Жил замечательный флорентийский ткач и волшебник Жакомо Сальтоформаджо, очень известный по тем временам. Он умел делать ласковые шёлковые ковры и гобелены, превосходившие красотой многие картины. А маги заказывали у него то, что до сих пор называется «нитями Сальтоформаджо». Красную у Жакомо просили те, кто хотел припомнить что-нибудь важное, но давно забытое, или тот, кто хотел найти потерянное. Наматывали на палец, а потом виток за витком снимали, воскрешая шаг за шагом всё, что с ними происходило до этого. Чем более давний срок, тем больше уходило пряжи. Когда добирались до нужного воспоминания, завязывали узелок памяти – уже не забудется. Синюю использовали предсказатели. Они покупали волшебный товар целыми клубками, хоть и был он дороже золота на вес. Нить сжигалась в пламени свечи, и в облаке дыма появлялись изображения не всегда понятные, но всегда достоверные, возникали картины того, что должно произойти или, по крайней мере, может однажды случиться. Когда наступили времена гонений на волшебников, колдунов и гадалок, оставшиеся мотки чудесной пряжи были упрятаны на самом дне ящика в старом шкафу. Казалось, что опасность скоро минует, и всё станет как прежде, но прошли годы, а колдовство всё так же преследовалось.
Молодому Пьетро Сальтоформаджо, своему приёмному сыну, Жакомо передал умения художника и ткача, но – ничего из магических знаний. Ученик спрашивал о прошлом мастера, но отец начинал нервничать при любом упоминании о тех замечательных временах, сердился, заявлял, что всё это клевета насчёт колдовства. О сохранившихся волшебных нитях старик со временем забыл. Он был стар и покинул этот мир, когда Пьетро исполнилось двадцать четыре. В тот год юноша встретил прекрасную Анну и полюбил её. Девушка некоторое время отвечала ему взаимностью, но она была слишком молода, слишком хороша и слишком ветрена. В конце концов красавица оставила бывшего возлюбленного и решила выйти замуж за чертовски богатого графа Романо.
Несчастный Пьетро тут же решил привязать камень
Три месяца Пьетро не выходил из мастерской, день за днём он работал над чудесным гобеленом. Он вложил в него все свои лучшие воспоминания и самые сильные чувства. Там были гроздья винограда и цветы, скалы и море, солнце и звёзды – все чудеса мира, но прекрасней всего там была Анна. «Не может, – думал Пьетро, – не почувствовать любимая силы моего чувства, боли страдающего сердца. Она всё поймёт и однажды вернётся, я готов ждать годы». До свадьбы оставалось два дня, гобелен был почти завершён, но не хватило немного красной и синей шёлковых нитей – особых, разумеется, оттенков. Порывшись в старом отцовском шкафу, Пьетро нашёл припрятанное мастером. Пряжа абсолютно точно подошла по тону и хватило её буквально сантиметр в сантиметр. Закончив труд, художник последний раз взглянул на свою работу и нежно коснулся изображения Анны, стоящей посреди райского сада, на камне, похожем на ладонь. Воспоминание было таким ярким, словно их первое свидание произошло вновь. Это так сильно обожгло беднягу Пьетро, что он отшатнулся и упал без чувств.
Потом было венчание. Два юных помощника мастера развернули гобелен на свадебном торжестве во дворце графа Романо и будущей графини Анны. Гости были в восхищении, а художнику ещё раз стало плохо. Он увидел, что это не его картина. Только стоящая в центре Анна была той же, а всё остальное, хоть и было произведено чрезвычайно искусно, но создано не им, а памятью собравшихся зрителей.
И тогда Пьетро догадался, что за нити лежали на дне отцовского шкафа. Предчувствуя беду, он выхватил нож и бросился к своему творенью. Бдительная стража перехватила его порыв, скрутила и выбросила из замка как «испорченного разумом, весьма опасного», с повелением «не пускать вовеки».
О дальнейшей судьбе несчастного мастера ничего не известно, а гобелен повесили в комнате графини. Странности его изображений супруг Анны отметил первым. Граф Романо был человеком наблюдательным. Сначала он увидел знаки из своего прошлого и так же, как и ты сегодня, был захвачен воспоминаниями. Затем он заметил разницу: когда в комнате кроме него никого – одни изображения, и немного другие, если рядом Анна. Так же как ты сегодня увидел шляпу из моего прошлого.
Никому не сообщив о своей догадке, он стал незаметно касаться этих новых изображений, а когда разглядел прошлую пламенную любовь своей законной супруги с художником и ткачом Пьетро, страшная ревность охватила его. Нити судьбы и воспоминаний так тесно переплелись в этой шпалере, что было не понять, где здесь воспоминания о прошлых интригах, а где будущие измены. Граф Романо был взбешён, но с ранней юности он был приучен сохранять лицо в любой ситуации. А через неделю Анна неожиданно умерла. Слуги шептались, что девушку отравили, но как понять, кому и зачем это понадобилось. Повару обвинений не предъявили, но на всякий случай отправили из города куда подальше. Граф же почему-то поторопился избавился от свадебного подарка, выгодно продав гобелен заезжему купцу. Пьетро Сальтоформаджо исчез примерно в эти же дни, но раз уж эта история стала известна, то, вероятно, сам художник от ревности графа не пострадал. Кстати, портрет, который висит над твоей кроватью, привёз мой хороший друг Джеральд Бруни, он капитан, поэтому бывает в самых далёких странах. Историей про чудесный гобелен я с ним поделилась ещё в юности, и вот однажды Джеральд рассматривал картины в одном из средиземноморских городов и обнаружил на холсте подпись «Пьетро С., Автопортрет». Решив сделать мне приятное, он выкупил картину. Даже не торгуясь! Он почему-то с самого начала был уверен, что это «С.» это «Сальтоформаджо». Я не стала спорить, пусть так и будет.
К тому времени, неоднократно меняя хозяев, гобелен дошёл до меня. Прежний его владелец был стар и болен, к тому же беден как церковная мышь. Жил он одними воспоминаниями. Снова и снова касался бедняга теней своих лучших дней, закрывал глаза, радовался, смеялся беззубым ртом. Пришлось в оплату излечить его от геморроя, несварения желудка и болезни суставов. Старичок попался хваткий, торговался больше недели – и всё равно потом ныл, что продешевил, что надо бы ещё добавить сотенку дукатов. Деньги его и подвели. Стал он завсегдатаем таверны, а через полгода в пьяном виде свалился с обрыва в реку.