Дитя дорог
Шрифт:
Людмила Александровна рассмеялась.
– Какое описание! Я преклоняюсь перед тобой. Ты всегда знаешь, как сказать то, что ты чувствуешь.
И шепотом добавила:
– Смотри, Танюша, я не могу взять тебя к себе, как бы я не хотела. Элли тебя очень не любит. Очень. Она ревнует. Ее отец на фронте, и она боится, что он погиб. Мы не получаю от него писем. Мы очень волнуемся. Я не хочу лишних ссор с Элли. У меня не получается убедить ее хорошо к тебе относиться. Она ревнует.
– Но это же смешно, завидовать мне. У меня ничего нет. У меня нет родителей, родственников, у меня почти нет ног. У нее есть мама, бабушка, теплый дом и горячая еда. А что у меня есть? Еда, которую
Я заметила слезы в голубых глазах этой хорошей и доброй женщины.
– Ты слишком маленькая для такой важной должности. Никто не даст согласия. Мы, с Софьей Федоровной, говорили об этом и не раз. Ничего нельзя поделать. Есть только один выход… согласиться пойти к акушерке и позволить ей себя любить, как дочь. Она об этом мечтает. Девочка, перебори отвращение к этой милой женщине, которое ты испытываешь из-за ее грубости, наивности и ее желания, чтобы ты звала ее «мама». Я понимаю, что это тебе сложнее всего. У меня нечего больше добавить.
Я встаю со стула, отодвигаю чашку с чаем и печенье, и подхожу к двери, не проронив ни слова. Мне ясно, что я не смогу ее убедить. Она не может, не хочет неприятностей дома. Я стала для нее проблемой. Вообще-то, я и раньше об этом знала. Ее мама ни разу не зашла ко мне, чтобы познакомиться. Элли открыто выражала ненависть. До этого момента я игнорировала происходящее. Но теперь горькая правда жестоко хлестала меня по лицу. Я ушла. Я вышла, не отвечая на просьбу золотоволосой Людмилы Александровны. Я была очень обижена. Мое маленькое сердце билось от глубокой обиды. Это было почти также больно как смерть моей мамы, которая сбежала в свой вечный сон, чтобы избавиться от ответственности за меня.
Да. Так я тогда думала. Я согрешила. Согрешила, обвиняя мою маму. Согрешила, обвиняя хорошую Людмилу Александровну. Они обе бросили меня. Они глубоко ранили мою гордость. До сегодняшнего дня я чувствую, что папа хотел умереть, и именно поэтому вышел ночью из амбара, полного голодных, несчастных евреев. Он знал, что его расстреляют. Мой папа хотел умереть. Он изменил мне. Тоже самое с мамой – она хотела спать. Она хотела умереть!
Сегодня мне это все кажется ересью. Обвинять моих бедных родителей в измене?! Поэтому они умерли такой страшной смертью?! Нет! Нет! Я не права! С какой стати должна была эта добрая женщина, прекрасный врач, жертвуя миром своей семьи, привести в дом «троянского коня»?! Нарушать душевный покой своей мамы и дочки?! Сегодня я это понимаю. Сегодня, окажись я на ее месте, я поступила бы точно также. Сегодня, проходя по улице, я вижу мальчика, лежащего на тротуаре, бедного, одинокого, больного, просящего милостыню – и что я делаю для него?! Бросаю в его жестянку несколько монет?! Я хочу поднять его. Пригласить его домой. Накормить его. Отвести его к врачу. Я действительно хочу это сделать, но я не делаю. Почему? Почему?! От страха… от страха впутаться в неприятности. От страха нарушить мой жизненный покой. От страха перед неизвестным. Я этого не делаю. Но это сегодня. Маленькая Таня, преследуемая страхами, ужасом, жуткими картинами, встающими перед глазами. Та Таня, которую приютили хорошие люди, впустили в свои сердца, дали почувствовать, что она любима, что она нужна – и вдруг отказываются от нее. Это очень сложно понять в одиннадцать лет.
20.
Конец лета 1942-го.
– Что я буду носить зимой?
– Что ты волнуешься за зиму?! Пока что жарко. Когда придет зима, мы тебе что-нибудь найдем. Мы же здесь, нет?!
Почему мне не понравился этот ответ. У меня было предчувствие, что придет зима и принесет с собой новые несчастья. Через час придет акушерка, чтобы забрать меня и отвести к себе домой. В конце концов, я сдалась. Согласилась. У меня не было другого выбора. Со мной уже все попрощались и дали мне маленькие подарки, чтобы я их помнила. Некоторые даже плакали. Доктора прощаться не пришли. Сестры говорят, что они заняты с вновь прибывшими больными.
– Ты будешь нас навещать, что ты волнуешься?! Это не далеко.
– Ты уже можешь ходить. Ты придешь пешком.
– У акушерки большой дом! Красивый! Отличный зеленый сад. У нее с голода не умрешь!
Все смеются. Все веселые. Я грустная.
– Что будет с Анютой? – спрашиваю.
– Не волнуйся, Анюта пока что остается в больнице.
Я вхожу попрощаться с Анютой. Я обнимаю ее. Я плачу. Она плачет.
– Таня. Таня. Таня. Не оставляй меня. Я не хочу быть одна. Моя мама меня оставила, и ты меня оставляешь. Что со мной будет?
Я стою в смятении. Спрашиваю себя, сколько же лет этой маленькой Анюте? Она говорит как взрослая. Я молчу. Я не знаю, что будет. Над нами сгустились черные тучи. Страх.
Одиннадцать часов. Лицемерная акушерка вплывает в больницу в облаке улыбок и поцелуев. Я не верю. Я не верю. Я не хочу идти к ней. Я ее ненавижу. Вдруг появляется Людмила Александровна. Она улыбается.
– Как хорошо! Ты начинаешь новую дорогу! Ты будешь счастлива. Тебе будет хорошо! Правда, Евдокия Ивановна?
Акушерка очень довольна тем, что смогла схватить меня в свои когти.
Боже, она собирается сделать из меня монашку. Что мне делать?
В сопровождении объятий и пожеланий мы выходим из стен больницы.
Я оборачиваюсь. Смотрю на здание, под крышей которого я была спасена от смерти и пережила много разнообразных событий. Здесь мне дали почувствовать, что я не одинока. За мной ухаживали, кормили меня даже тогда, когда не было еды. Я чувствовала, что это больше никогда не вернется. Никогда!
Мы пошли пешком. Мне было трудно. Акушерка, наконец, перестала говорить. Через час очень тяжелой, для меня, «прогулки», мы подошли к ее дому.
Дом был похож на все остальные дома. Но с черепичной крышей. Большой двор, справа курятник. Посреди двора стояла печь. На ней висели кастрюли и сковородки. Рядом стояли две скамейки.
– Здесь вы готовите?
– Да, летом.
– А где зимой?
– Как и все, в печке, которая стоит в центральной комнате. Ты тоже будешь готовить. Ты тоже, ты тоже. У меня ты не будешь бездельничать, как в больнице. Научишься работать! Подожди, вот придет зима, и ты увидишь! Ты всему у меня научишься!
Эти угрозы были сказаны с фальшивым смехом. Холод пробежал у меня по спине. Большая собака, похожая на волка, подошла ко мне. Положила лапы мне на плечи и стала лизать мне лицо. Я обняла ее.
– Хорошо, что ты здесь – говорю я псу. – Я не буду одна.
Акушерка рассмеялась.
– Какой же ты клоун! А я что? Никто?!
Я молчу. Вдруг я замечаю светловолосого мальчика выше меня на пол головы.
– А это кто? – спрашиваю.
– Это? Стасик. Стасик, подойди, познакомься с Таней. Не стесняйся.