Дитя дорог
Шрифт:
Стасик стоял во дворе, далеко от меня. Склоняя голову, он недоверчиво смотрел на меня. Я подошла к нему, счастливая, что у меня есть с кем поговорить, и я не буду одна.
– Привет, Стасик. Я Таня. Давай дружить?
Стасик не ответил. Он стеснялся и совсем не был рад моему появлению.
– Вы познакомились? – сладеньким голосом сказала Евдокия Ивановна. – Стасик, разведи огонь в печке. Надо готовить суп.
Стасик, не отвечая, подбежал к печке и начал разжигать огонь. Он работал с большой точностью. По его плечам я заметила,
– Ты будешь спать здесь, – заявила акушерка.
Я заметила, что ее тон стал другим. Теперь она раздавала приказы. Справа от входа были еще две комнаты. Одна из них была комната акушерки. Слева были «холодные комнаты». Там хранились молоко, овощи и разные продукты.
– Как хорошо, у вас есть книги. Я очень люблю книги.
– Я знаю. – Сказала акушерка. – Я знаю. Но здесь у тебя не будет времени читать. У меня тебе надо будет работать весь день, чтобы заслужить свой обед. У нас едят два раза в день. Утром пьем стакан молока и идем работать. В обед овощи и хлеб. И вечером, после работы, мы едим суп и идем спать.
– Это очень много, – говорю я, чтобы что-то сказать.
– Теперь отдыхай.
Улыбки исчезли. Она собрала кое-какие вещи и вышла, не сказав ни слова. Я слышала, как она кричит:
– Стасик, Стасик! Не теряй время! Ты поставил суп? Иди собирать огурцы! Когда я вернусь, мы их засолим.
Я лежала на предназначенной для меня кровати, смотрела в потолок и пыталась думать. В этом доме все чужое и неприятное, кроме пса, конечно же. Через некоторое время я встала и пошла в огород. Там я нашла Стасика, который срывал огурцы и клал их аккуратно в корзину.
– Помоги мне собирать. – Сказал он, не смотря на меня.
– Тогда у нас потом будет время посидеть дома и поговорить? Я хочу кое-что понять.
Я начала собирать. Проблема была в том, что нужно было стоять. Мне было тяжело. Каждый раз мне надо было садиться на землю и отдыхать. Стасик, наверно, понял мое положение и сказал:
– Уже достаточно огурцов. Хватит на десять банок. Ей больше не надо.
– Зачем она это делает? – спрашиваю.
– Она их продает. Люди у нее покупают. Она из всего извлекает выгоду. – Нахмурившись, говорит Стасик.
– Правда, что ты ее не любишь? Правда?
Стасик смеется.
– Не люблю?! Я ее ненавижу. Подлая ханжа! Делает вид, что она верит в бога. Делает вид, что она хорошая. Молится целыми днями и таскает меня в церковь.
– Тебя тоже она таскает?
– Ох! Целыми днями я торчу в этой церкви. И говорю молитвы, которые я ненавижу. Это не мои молитвы и церковь не моя.
– Что значит не твоя?
– Ты не христианин?
– Я больше христианин, чем многие! Я католик!
– Я ничего не понимаю. Каждая церковь – это церковь.
– Ты маленькая и глупая. Есть разные.
Я не верила своим ушам. Это странно. Попробую аккуратно спросить:
– Стасик, а что такое католик?
– Это как православный, но у нас другие праздники. Наши священники не женятся, как эти, с Украины, у которых жены и куча детей! Наши священники – святые.
– Что плохого в женитьбе?
– Ох! Садись уже, не стой, а то еще свалишься. Что за вопросы ты задаешь?! В какую церковь ты ходишь? В такую, как здесь?
Я была в смятении и не знала, что сказать.
– Я еще не была здесь в церкви. Не видела. В Кишиневе я ходила в церковь с няней каждое воскресенье. Было очень красиво. Священники пели низкими голосами и у них были бороды. Иконы были красивыми и блестящими. Был хороший запах.
– Ты не видела, что здесь. Тут все очень бедно. Румыны все украли, и мне рассказывали, что во время советского правления она вообще была закрыта. Иконы остались без своих украшений и вообще сложно разобрать образ. В воскресенье ты увидишь сама. Целый день будешь стоять на коленях и говорить «Отче наш».
– Поживем, увидим! – отвечаю. – Откуда у тебя другая церковь? И вообще, что ты тут делаешь?
– Ты не успела приехать, как уже меня допрашиваешь! – сердито сказал Стасик. – Пошли уже! Вставай! Пошли в дом. Я хочу пить.
Он зашел в дом, а я плелась сзади, с трудом передвигая ноги. Мы «дома». Мы сидим за столом. Стасик соизволил налить мне стакан воды.
– Скажи мне, откуда ты? – я не прекращаю спрашивать.
– Я – поляк! – сказал Стасик с гордостью и пронзил меня взглядом синим, как небо и холодным, как лед. – А ты откуда? Что такое Кишинев?
– Это мой родной город. Большой и красивый город.
– А-а-а… это тот город, который переходил из рук в руки. Сначала русские, потом противные румыны, потом опять русские и снова румыны, как и сейчас. Так что, ты румынка?
Я не знала, что сказать. Я была в смятении. Я не знала, что для Стасика лучше. Гадкие румыны или противные русские.
– Так кто ты? – нажимал Стасик.
– Я не знаю. Я думаю русская.
– Но ты говоришь на румынском так же, как они.
– Я учила румынский. Я должна была учить. Они заставляли всех детей учить язык и петь их военные песни.
– Их дети ходили в армию?
– Нет, это не было армией, но похоже. Подожди, я тебе объясню. Ты помнишь комсомол?
– Конечно, я помню. Было здорово. Мы пели песни, был двор, на котором мы тренировались и выступали. Мы читали стихи со сцены.
– Теперь ты понимаешь. Румыны делают то же самое, но противно и не здорово.
– Ты тоже делала?
– Нет, папа давал мне справку, что я больна.
– Ты получала наказания?
– И да, и нет.
– Ты смешно говоришь. Что значит «и да, и нет»?