Дитя леса
Шрифт:
– Подождите. Я заплачу. – Он быстро протянул руку с карточкой, та пикнула, аппарат защёлкал, из него выскользнула бумажка.
Глаза серые и прозрачные, как лёд на озере. И такие же холодные.
– Да складывайте уже всё обратно! – рыкнул он.
Я засуетилась и едва успела сообразить, что нужно поблагодарить незнакомца.
– Спасибо!
– Ерунда.
Вместо того чтобы спросить, как вернуть ему деньги, я сгребла пакет и, сгорая от стыда, побежала к выходу. В голове вдруг зазвучало любимое мамино стихотворение, и по коже прошёл озноб.
«Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король…» 2
Прошёл
2
Строка из стихотворения Анны Ахматовой «Сероглазый король».
Мне часто снились кошмары. Они походили на воспоминания, которых не существовало: горестные, мучительные, тяжкие. Несколько раз я просыпалась среди ночи на узком диванчике от стука в окно. Вскакивала в ужасе, различив за стеклом силуэт отца и его горящие гневом глаза. Он приходил, чтобы забрать меня. Или наказать за побег. А потом просыпалась по-настоящему и пыталась уверить себя, что никто не может постучать в окно, находящееся на высоте пятого этажа. Даже мой отец. Но что-то внутри продолжало дрожать, трепыхаться, съёживаться каждый раз, когда я ловила боковым зрением знакомую фигуру в толпе прохожих, и снова ошибалась.
Он никогда меня не найдёт.
Я говорила себе, что скоро всё наладится, и старалась думать о хорошем, ведь его было немало.
Тётя одела меня с головы до ног. У меня появились узкие джинсы, которые сидели как вторая кожа, просторные футболки и толстовки с капюшоном, кроссовки на толстой упругой подошве; я никогда не ходила два дня подряд в одном и том же. В этих вещах я выглядела как все девушки моего возраста. И это было классно!
Я попробовала такие блюда, о которых даже не слышала: йогурт с кусочками фруктов, пиццу с ананасами, чизкейк. Чтобы поесть, здесь не нужно было охотиться, делать заготовки или иметь огород – еда была повсюду, в невероятном разнообразии и изобилии. В магазинах, кафе, домашнем холодильнике. Сначала это вызвало у меня восторг, потом я подумала: а ведь кто-то выращивает овощи, фрукты, птицу, скотину, печёт хлеб и делает молоко. Кто-то невидимый, несуществующий для обычного городского жителя. И тогда я поняла: эти призраки – люди, похожие на моих родителей. Селяне, фермеры, те, кто живёт на земле. Как усердно мы трудимся, чтобы прокормить не только себя, но и огромное количество других людей! И продолжаем оставаться за границей того, что они называют цивилизацией.
Инесса помогла получить паспорт – казалось, у неё везде есть друзья и клиенты, готовые оказать услугу. Не веря глазам, я гладила шероховатую бордовую обложку, вдыхала запах взрослой, настоящей жизни, смотрела на фотографию и не узнавала себя. Олеся Васнецова. Чужое имя. Фамилия матери. Моя маленькая месть отцу.
Теперь ни одна тётка ни в одной кассе не сможет смерить меня презрительным взглядом и отказать в покупке билета!
Также я гордилась тем, что работаю и выполняю кучу разных обязанностей. По утрам, перед открытием магазина, я мыла полы, протирала пыль, поливала цветы. К обеду приносила продавщицам греческий салат, суп-пюре из брокколи и латте из кафе напротив, иногда доставляла документы в офис и выполняла другие поручения, например, записать тётю к косметологу или купить продукты для вечеринки.
В суете дни пробегали незаметно. Я не успевала порадоваться собственным достижениям или прочувствовать ответственность момента, как передо мной вставали новые задачи, и я неслась сломя голову выполнять их, а вечером падала без сил.
И всё-таки я понимала, как многого мне не хватало, даже простого
Девушки, работавшие в магазине и похожие друг на друга, как сёстры-близнецы, смотрели на меня свысока. Их было четверо: Надежда, Милана, Таисия и Александра. Работали они парами. Высокие худые блондинки, изящные и горделивые, как фарфоровые статуэтки, – увидев их, я задохнулась от красоты, но проработав несколько дней, поняла, что всё не то, чем кажется. Стоило клиентам выйти за порог, девушки скидывали с лиц улыбки и превращались в злобных горгулий. Уходили в подсобку, усаживались друг напротив друга, доставали какие-то пластиковые трубочки и начинали втягивать из них дым, а потом выпускать его в воздух, пухло округлив блестящие губы. Разговаривали громко, грубо, часто об одном и том же: мужчинах, деньгах, вечеринках, диетах. Многие слова были матерными, а смех – невесёлым. Я в их беседах не участвовала. Стоило заглянуть в подсобку, как они замолкали.
С Инессой мы виделись редко, в основном, по утрам или вечерам. Я её побаивалась и, запомнив наказ не попадаться на глаза, старалась ему следовать. Кроме этого, я не чувствовала с её стороны ни малейшего лучика тепла или доброты, лишь безразличие с проблесками болезненного интереса, который, впрочем, быстро угасал.
С родителями мы ужинали вместе, сидя за столом у окна, через которое виднелись кусты малины и сразу, без просвета, стена соснового бора. Во время таких посиделок шли разговоры о простых вещах: погоде, урожае, улове. Когда отец бывал в хорошем настроении, он вспоминал истории из армии или начинал философствовать о том, как устроен мир. Его лицо с глубоко посаженными глазами, вертикальными морщинами по обе стороны рта и заросшим седой щетиной квадратным подбородком постепенно смягчалось и становилось почти красивым. В такие моменты я была особенно счастлива и мне казалось, что нет на свете места лучше, чем наша бревенчатая хижина и лес вокруг.
О доме я вспоминала лишь перед сном. Всё остальное время мне было некогда: новые впечатления переполняли, и я подолгу не могла заснуть, ворочаясь на диване. Ещё одна вещь, к которой пришлось привыкнуть здесь: невозможность быстро нырнуть в сон.
В пятницу вечером я вернулась домой после восьми, и уже во дворе услышала доносящуюся из открытых окон музыку. Накрыло дежавю. Молочные сумерки, жёлтые прямоугольники окон, тёмно-серый асфальт. Вдруг показалось, что я снова замнусь у двери, не зная, как работает домофон, и встречу Егора, который заглянет в глаза лукавым взглядом и улыбнётся так, что в груди станет тепло, а потом ловко распахнёт передо мной врата то ли в рай, то ли в ад. Это было совсем недавно, но как коварна память – казалось, с того момента прошла вечность.
Я поздоровалась с Марией Никитичной, сидящей у подъезда, той самой старушкой, которая рассказала мне о смерти бабушки и дедушки. Она перестала подозрительно коситься в мою сторону и после нескольких бесед воспылала участием и слезливой жалостью, даже подкармливала пирожками, приговаривая: «Худенькая ты больно, тебе сальца бы нарастить». Я же просто улыбалась, справлялась о её самочувствии и охотно кивала в ответ на жалобы и причитания.
Когда Инесса устраивала вечеринки, квартира не запиралась. Гости – абсолютно разные, непонятно как связанные между собой люди – приходили и уходили в любое время до глубокой ночи. В тот вечер я прокралась внутрь, разулась и замешкалась, не зная, то ли спрятаться в своей комнате, то ли принять участие во всеобщем веселье. Было страшно и любопытно одновременно.
– А вот и наша отшельница. – Тётя схватила меня за руку и потащила в гостиную так стремительно, что я не успела даже пискнуть. По лихорадочному блеску в глазах и блуждающему взгляду поняла, что сегодня она пьянее обычного.
Инесса бросила меня у порога, а сама встала в центре комнаты, как царица: прямая спина, горделивая улыбка. Не хватало только указующего перста. Но все и так сразу посмотрели на меня. Некоторых я узнала, но большая часть гостей была мне незнакома. Кто-то выключил музыку.