Дитя в небе
Шрифт:
— Почему ты не рассказала мне об этой сцене?
— Я не могу рассказать тебе всего, Уэбер. Фил ведь предупреждал тебя об этом на своих кассетах, разве нет?
— Скажи, а почему в одних случаях ты говоришь, как ребенок, а в других — как взрослая?
— Потому что я и то, и другое. Сегодня я похожа на ребенка с оранжевым мячиком. Что вы узнали у Райнера?
— Он стал совершенно другим человеком. В чем дело?
— Дело в «Полночь убивает». Так значит, он рассказал о том, что меня в этом фильме убили?
— Да. А Фил с самого начала собирался это сделать?
— Думаю, да. Когда он пригласил меня на съемку, я подумала, что он хочет показать, как решил изменить эпизод в лучшую сторону.
— Так эпизод пропал окончательно?
Она подбросила мячик над головой, поймала его.
— Пленки больше нет, но это не так и важно. Перед смертью он сжег и кинопленку, и магнитофонные записи, но было уже поздно, и ему это было известно. Он снял сцену, значит она обрела право на жизнь. И жива до сих пор. Вот почему он покончил с собой.
— Тогда какова же моя роль? Что я могу сделать? Спросоня бросила мячик Уайетту и взглянула на меня.
— Ты должен снять другую сцену, Уэбер, вместо той, снятой Филом. Если она окажется лучше, то все снова поправится. С Сашей все будет в порядке. И с ним тоже.
— И это все? Ты хочешь только этого?
— Да.
— А как же мне сделать ее «лучше»?
В этот момент нас кто-то окликнул. Мы обернулись и увидели стоящего на крыльце Райнера, все еще в трусах. Он махал нам рукой.
— Эй, ребята, спасибо что заехали. Вертун, я просто балдею от твоего шоу. Если когда-нибудь понадобится звуковик, зови меня!
Когда мы снова повернулись к Спросоне, ее уже не было.
5
Взгляните на эту прекрасную комнату. Пошли, я вам все покажу. Саша всегда отличалась склонностью к коллекционированию. Если у вас водятся деньги, вы коллекционируете «произведения искусства», а если бедны — собираете «вещи». У Саши собраны «произведения искусства». Некоторые из них покупал ей я. До того, как все это случилось, я был так богат и мог настолько ни в чем себе не отказывать, что имел возможность спокойно зайти в художественную галерею или в антикварный магазин и, увидев приглянувшуюся мне вещь, не торговался, не вертел ее в руках, делая вид, что ищу в ней изъяны или пытаюсь определить, не дешевка ли это. Я просто спрашивал: сколько? Они называли какую-нибудь совершенно безумную цену. Я говорил — беру.
Например, я купил ей вот этот небоскреб работы Мориса Йорка, что над камином, и вон то полотно Йорга Иммендорфа [100] . Помню, привез его в машине с опущенным верхом. Картина была такой большой, что хлопала на ветру, как парус. Владелец галереи был в ужасе, но мне хотелось преподнести ее Саше немедленно и увидеть ее реакцию. Саша положила ее на пол и несколько минут ходила вокруг, внимательно рассматривая со всех сторон.
Саша ведь такая… о, не беспокойтесь, она вернется только через несколько часов — она все еще в больнице, сдает анализы. У нас вполне хватит времени, чтобы по достоинству оценить ее жилище: два китайских ковра, один цвета сумерек, другой — мороженого, старая чернильница, которую с удовольствием держал бы у себя на письменном столе мой отец, рядом с ней— круглый камень, найденный ей во время нашего путешествия в Нью-Мексико…
100
Иммендорф, Йорг (род. в 1945 г.) — немецкий живописец. В своем творчестве продолжил традиции немецкого экспрессионизма,
Будучи женщиной, способной взять взаймы или просто выманить миллионы долларов у
Ни одна из подаренных мной вещей не покинула стен ее дома. Ни до, ни после моей смерти. Я проверяю это каждый день, в ее отсутствие, прохожусь по дому и пытаюсь понять, жива ли здесь память обо мне. И, если бы вдруг не стало хоть одной из этих вещей, я бы начал беспокоиться.
Порой, когда она дома, я устраиваюсь в соседней комнате и прислушиваюсь к звукам ее маленьких повседневных дел. К звуку льющейся воды, когда она принимает душ, к нехитрым мотивчикам, которые она так любит напевать себе под нос, к быстрым щелчкам переключаемых каналов, когда она усаживается посмотреть телевизор, но не может найти ничего подходящего— ничего подходящего, чтобы убить хоть час своей жизни, потому что сейчас ей с ней просто нечего больше делать.
Я почти никогда не сижу в той же комнате, что и она. Слишком уж близко. Слишком грустно. Даже по выражению наших лиц было бы трудно сказать, кому из нас хуже— беременной женщине или мертвому мужчине.
Можно, я расскажу вам об этом? Вы не против? Я был бы очень вам благодарен.
Отношения начинаются с мягкого, опасливого использования больших слов, которые, как вы надеетесь, очень скоро вам потребуются: забота, преданность, любовь. Первое из этих слов— «откровенность»— я произнес, когда мы с Сашей сидели в "Гамбургерной деревне " на Голливудском бульваре.
— Позволь мне быть с тобой откровенный.
Саша быстро отвела глаза, и я внутренне вздохнул: о-хо-хо. Когда она снова посмотрела на меня, на лице у нее было подозрительное, грустное выражение. Потом сказала, что я ничем ей не обязан, ведь она тоже что-то получала "в постели ". Это прозвучало довольно глупо. Я взял ее за руку, но она, вместо того, чтобы как-то отреагировать на это или пожать мою руку в ответ, лишь взглянула на наши сомкнутые руки и спросила, не означает ли моя "откровенность ", что я признателен за прошлую ночь, но должен уйти?
— Нет, моя откровенность означает, что я хочу прямо сейчас признаться тебе в любви.
— Вот уж чего никак не ожидала услышать. Лично я все еще пытаюсь привыкнуть хотя бы к мысли, что мы вместе спим.
— Отлично, привыкай скорее. Привыкай ко мне.
Мы были друг для друга большой, реальной надеж:-дои и, к счастью, осознали это очень скоро. Когда тебе вдруг неведомо откуда приваливает счастье, прежде всего начинаешь подозревать неладное и долго колеблешься, прежде чем воспользоваться им. И у меня, и у Саши в жизни были долгие периоды одиночества, поэтому нам обоим было отлично известно, насколько малы шансы встретить по-настоящему симпатичного тебе человека. Иными словами, не раздумывай слишком долго, а действуй.