Дитя Всех святых. Перстень со львом
Шрифт:
Повелительным жестом она велела ему сбросить медвежью шкуру. Потом улыбнулась:
— Да и настоящие феи — тоже.
Франсуа и Туссен еще некоторое время оставались в замке Ламбаль. Когда они уезжали, уже никто не смог бы узнать в них двух босяков из компании странствующих комедиантов. Франсуа был одет, как герцог. Жанна де Пентьевр отдала его в руки своих личных портных, которые воспользовались самыми редкими из тканей. Поскольку стояла зима, ему сшили роскошный плащ, и Франсуа, вошедший в замок в вонючей медвежьей шкуре, вышел из него в одеждах, украшенных шитьем и
Что касается Туссена, то метаморфоза была не менее разительной. Со времени своего освобождения он одевался во что попало, в основном в те обноски, которыми снабдили его сердобольные зеваки из Сен-Мало. Но с тех пор все это запачкалось и истрепалось в лесных скитаниях. Сейчас же он облачился в черно-красную ливрею — цвета де Вивре.
В последний раз Франсуа явился преклонить колена перед своей крестной матерью. Когда они уезжали, та велела трубить в трубы.
Сразу в Куссон Франсуа не поехал. Он сделал крюк через лес Ланноэ, чтобы повидать Божью Тварь. Короткая встреча с этой странной женщиной оставила в его душе глубокий след, и у него возникло предчувствие, что свидание с ней — это последнее, что ему надлежит исполнить, прежде чем окончательно вернуться домой.
Они с Туссеном добрались до леса Ланноэ в начале февраля 1355 года. Первый же встреченный крестьянин указал им дорогу к хижине повитухи, низко поклонившись молодому сеньору с его пажом. Хотя был февраль, но стояла невероятно теплая для зимы погода. Распевали птицы, и почти повсюду из земли уже пробивались цветы.
Когда они постучались в дверь хижины, им никто не ответил. Они вошли. Божья Тварь покоилась на своем ложе, точнее, на том, что его заменяло, — на простой доске, положенной прямо на землю. При их появлении она даже не шевельнулась. Они подошли поближе…
Ее физиономия, как и прежде, не походила на лица прочих человеческих существ, но теперь не оставалось никакого сомнения: Божья Тварь при смерти. Кожа приобрела землистый оттенок и покрылась потом; закрыв глаза, старуха тяжело дышала.
Франсуа склонился над ней:
— Я Франсуа де Вивре… Мое испытание закончилось, я пришел, как вы просили…
Губы Божьей Твари шевельнулись:
— Холода настают…
— Нет, наоборот, сейчас очень тепло. Можно подумать, уже весна…
— Холода настают… Ужасные холода…
Затем Божья Тварь открыла глаза.
— Это ты, Франсуа? Тот самый, дитя Всех святых?
Франсуа утвердительно кивнул.
— Это я помогла тебе родиться на свет… Тебе нужно терпение. Вот что тебе понадобится больше всего — терпение.
Божья Тварь хотела добавить еще что-то, но вдруг закрыла глаза и принялась хрипеть. Прошло немалое время, прежде чем она привстала на своем ложе, не говоря ни слова. Раскрыв ладони, она вытянула руки вперед, потом медленно убрала их обратно. Потом снова… Туссен ответил на немой вопрос своего господина:
— Это она как бы роды принимает.
Настала ночь. Они зажгли единственный источник света, который смогли отыскать, — крошечную лампу. Вскоре после этого Божья Тварь умерла. Они опустились на колени… И вот тогда задул ветер, предвестник пурги.
Утром они
— Что будем делать?
— То, что она сама посоветовала, — запасемся терпением.
— Терпение…
Франсуа вздрогнул не столько от холода, сколько от присутствия покойницы. Их нынешнее положение напомнило ему историю, которую рассказывала мать про его предка, Юга де Куссона, историю, которую он не любил. Но, к счастью, с ним вместе был Туссен, чье жизнелюбие, в конце концов, превозмогло все его страхи.
— А не поесть ли нам, господин мой?
По хижине расхаживали две курицы. Франсуа собрался было свернуть шею одной из них, но Туссен его удержал:
— Терпение, господин мой, терпение. Быть может, они нам обе понадобятся.
И в самом деле, они пригодились обе. Мороз не спадал целый месяц, и весь месяц они оставались запертыми в хижине и питались исключительно яйцами — каждый по одному в день. Чтобы как-то убить время, Франсуа и Туссен разговаривали. По просьбе своего товарища по несчастью Франсуа рассказывал ему о своей жизни. Вначале он еще пытался приукрасить рассказ или опустить некоторые детали, но вскоре говорил уже одну чистую правду в мельчайших ее подробностях.
Так он поведал о своих злоключениях во время чумы, о которых не упоминал никому, даже своему дяде; впервые рассказал свой черный сон и почувствовал от этого бесконечное облегчение. Он не скрыл от Туссена ни одного своего сомнения или страха и заметил, что это вызывает у оруженосца гораздо больше восхищения, чем подвиги с боевым цепом.
Холода закончились в начале марта. Франсуа и Туссен отправились хоронить Божью Тварь в земле, размякшей от таяния снегов. Франсуа чувствовал себя очистившимся за время заключения наедине с самим собой и с единственным свидетелем, по-братски требовательным, — и в присутствии столь явной и очевидной смерти. Это было так, словно Божья Тварь помогла ему родиться второй раз. Теперь он мог уйти.
Франсуа прибыл в Куссон в понедельник, сразу после Пасхи 1355 года, то есть спустя пару лет после того, как покинул замок дяди. Его возвращение в новом, роскошном платье вызвало переполох среди обитателей замка. Ангерран отсутствовал — был на охоте. За ним тотчас же послали. Он вернулся совершенно запыхавшийся и едва сдерживал слезы, сжимая племянника в объятиях.
Что касается самого Франсуа, то он хоть и сиял, но радостью спокойной, безмятежной. Он сознавал, что прибыл к цели долгого путешествия, которое, в сущности, никуда не вело, но за время которого он преодолел один из самых трудных этапов своей жизни. Ничто не свершилось так, как он предполагал, но ничто и не оказалось напрасным. Он ушел за славой, а обрел начатки мудрости; он хотел вернуться героем, а вернулся просто мужчиной.