Дива
Шрифт:
И тут за полем со столбами и перелеском откуда-то взялась наезженная дорога, которая почему-то не запомнилась и на которой след УАЗа терялся. На обочине перекрёстка стоял рыжий, вросший в землю, гусеничный трактор, тоже не отметившийся в памяти. А сам грязный просёлок шёл поперёк хода и оказался полностью затоптанный коровами: вероятно, полчаса назад здесь прогнали стадо. Но Зарубин помнил, что будто бы после этого перелеска они с Костылём никуда не поворачивали, поэтому пересёк дорогу и поехал прямо, хотя на бугре с просохшей почвой следов не отпечаталось, однако заросшая старая колея была. Ругая свой навигаторский кретинизм, он пересёк зарастающие клочкастые нивы, миновал ещё один широкий перелесок и оказался на краю свежевспаханного поля.
Всё-таки несмотря на запустение, сельскохозяйственная жизнь
Вывод он сделал, только додумать не успел, выявить скрытые взаимосвязи в биосфере, влияние миров друг на друга, чтобы оформить это в концепцию: академическую науку в этой области начали массово сокращать как нахлебников.
От вспаханного поля Зарубин вернулся к перекрёстку с брошенным трактором и не пожалел, что выехал раньше срока. В памяти застряла закономерность, что они с Костылём, когда ехали на лабаз, чаще поворачивали в восточную сторону, то есть налево, куда и прогнали стадо коров. Он повернул и через полтора километра по совершенно незнакомому смешанному лесу и в хлам разбитой дороге оказался на типичной летней колхозной дойке. На просторной поляне были жердяные загоны, навесы, сама дойка из белого кирпича и даже тарахтела электростанция, а за длинным сараем торчала знакомая жёлтая бочка молоковоза. Дойное стадо было голов на сто, отдельно, вне загородки, бодались нетели и среди них бродил племенной бычара со складчатой мордой. Рёв стоял трубный и бесконечный, а управлялись всего три доярки — по крайней мере, столько белых халатов и платочков мелькало среди скота. Зарубин сразу вспомнил рассказ Баешника про тризный пир на острове: судя по телосложению, эти вскормленные на молоке женщины могли устроить поминки с катанием на метле. Их разбитные голоса и смех напоминали весёлую гулянку, но не работу. Зарубин послушал — говорили о мужиках, потом глянул на время и ближе подъезжать не стал, поскольку через пять минут надо было уже сидеть на лабазе, то есть за час до выхода зверя.
Загадки, где Дракони берут молоко, больше не существовало. И никакой тебе нефти, молочных рек и прочих чудес природы. Но возникла другая: как он попал в незнакомое место, если всю дорогу ехал по ориентирам и не мог сбиться с пути?
Он вернулся к ржавому трактору и для очистки совести проехал прямо по дороге, однако никаких знакомых примет не нашёл: тот же смешанный лес с небольшими полянами и травой, выбитой скотом. А на пути к лабазу был сосновый, болотистый и под ногами чавкал торфяник. Зарубин включил навигатор, исправно работавший вчера, однако связи со спутниками не было. Заколдованная или замордованная, она, эта связь, предательски исчезала всякий раз, как только он чувствовал, что сбился с дороги. Испытывать судьбу и ехать дальше не имело смысла, да и времени не оставалось хотя бы к выходу аккуратного королевского медведя поспеть, потому что километр или больше до лабаза надо идти пешком.
Зарубин не нервничал — тихо посмеивался над собой, уже мысленно согласившись, что придётся пойти на поклон и попросить, чтобы на охоту его возил егерь. На перекрёстке у трактора он повернул назад, через перелесок на поле со столбами, где побуксовал в глубокой луже драгоценных десять минут, и уже поднявшись на бугор, остановил машину: время было половина восьмого. Зверь уже вышел и даже найди он сейчас подкормочную площадку, забираться на лабаз нет смысла: только спугнёшь, и осторожный седоватый старик может завтра не выйти вообще. И тут он заметил след УАЗа, который на горке поворачивал резко на восток и пропадал в молодых сосняках. То есть спускаться вниз и
Отсюда до подкормочной площадки оставалось километра полтора и километр пешком, но время упущено. Поэтому можно было отдыхать все сорок минут, пока медведь пасётся, затем проехать к лабазу, пока светло, и заметить дорогу, чтобы уж завтра попасть на охоту наверняка...
Зарубин снял куртку, расстелил её рядом с машиной на траве и лёг, испытывая редкое ощущение благодати. Вечер был тёплый, пасмурный, без дождя, в воздухе по-летнему звенели комары, в траве стрекотали кузнечики и где-то далеко — сороки. Шум дойки сюда не доносился, и слух, привыкший к постоянному звуковому фону, завис вместе с летучим кипрейным семенем, а вкупе с ним замерли все бегущие ручейки мыслей. В такие редкие мгновения он всё время вспоминал, или точнее, наполнялся состоянием, которое испытывал лишь в то время, когда в одиночку жил в уссурийской тайге. Там оно было почти беспрерывным, и отвлекали только свои громкие мысли, когда надо было садиться за стол писать дневниковые наблюдения и поквартальные отчёты. Сейчас же его вывел из небытия надрывный звук автомобильного мотора: дойка наверняка закончилась, и молоковоз повёз товарное молоко на переработку. Тайный колхоз Дракони работал как часы: сеялись озимые на комбикорм, паслись стада коров, и теперь становилось ясно, с какого разнотравья, с какого букета растений получалось волшебное масло для кремлёвского общепита. И стадо он спрятал надёжно: в такую бездорожную глухомань, да ещё прикрытую губернаторским покровительством, вряд ли кто посторонний сунется.
Невидимый молоковоз на минуту остановился за перелеском, затем хлопнула дверца, и машина с воем уползла по грязному просёлку. А спустя несколько минут, как стихли все звуки, он услышал размеренные грузные шаги, точнее, стук травы будто по резиновым сапогам. Приподнял голову — никого вокруг, но звуки есть. И уже близко! Зарубин вскочил, огляделся и прислушался: тяжёлая поступь человека доносилась с косогора, но там, в багровеющем зареве, никого не было!
Во рту отчего-то стало солоно, и заныли кончики пальцев на руках, словно были поморожены и теперь отходили. Незримый тяжеловес прошествовал по бугру, и за ним, словно от летящих пол плаща, шлейфом потянулся ветерок, колыхая травы, — полное ощущение, будто пробежал человек. Когда звук шагов исчез где-то возле леса, Зарубин увидел женщину в белом халате и бидончиком в руке! Спину продрал непроизвольный озноб, хотя он понимал, это не кикимора — скорее всего доярка, которую наверняка высадил молоковоз. Она шла от дороги по полю совершенно бесшумно и, увидев машину, сделала доворот, направляясь прямо к Зарубину.
Он тряс головой, мысленно отплёвывался, однако избавиться от наваждения не смог — к нему шла вдова Дра- кони! Подошла, встала в нескольких метрах и посмотрела так, будто хотела сделать выговор: опять какую-нибудь границу перешагнул, что-то нарушил, не туда залез. Он даже осмотрелся, ожидая ругани, но Дива Никитична заглянула через стекло в машину и будто расстроилась.
— А где же Костыль? — удивлённо спросила она.
— Должно быть, на базе, — неуверенно произнёс Зарубин. — Впрочем, не знаю...
— Это не он сейчас к лесу пробежал?
— Нет, я здесь один!
— Жаль... Дяденька, а ты его увидишь сегодня?
— Конечно... Что-то передать?
Вдова посмотрела на свой бидончик и надменно усмехнулась.
— Скажи, Диву Никитичну встретил, хотела парным молочком напоить, — она произнесла это так, будто собиралась дать не молока, а яду.
— Он же молоко терпеть не может...
— Ничего, у меня выпьет! Последнее ему предупреждение: будет от меня убегать, поймаю и уши надеру!
— Так и передать?
Дива Никитична, похоже, чувствовала себя на Пижме владычицей.
— И ещё скажи: не изведёт волков за старой дойкой, отниму угодья. Выгоню с Пижмы к чёртовой матери. Опять тёлку зарезали!
Зарубин почувствовал себя виноватым.
— Хорошо, передам...
Вдова как-то странно всмотрелась, будто приблизив к себе, и вдруг доверительно спросила:
— Дяденька, ты подарок-то в реку бросил?
— Нет ещё, — признался он. — Подходящего омута не нашёл, с русалками.