Диверсанты (сборник)
Шрифт:
«Придется ему вломить, другого выхода нет», – подумал Виктор и оценивающе еще раз оглядел парня.
А девушка развлекалась, она поглядывала с улыбкой на Виктора своими глазами-сливами и ждала, как разрядится ситуация.
– Ты чего сюда забрел? – услышал он знакомый голос и очень обрадовался, увидев капитана Рыбалко.
– Газель заманила, – усмехнулся Виктор и вдруг заметил, что Шурыги уже и след простыл.
– Она заманит кого хочешь! – сказал ласково капитан.
– Дядя Гриша! – воскликнула с укоризной девушка.
Рыбалко подошел к ней вплотную и ласково погладил по голове.
– Спектакли устраиваешь?
– Скучно.
– Это
– Журналист – это лучше не придумаешь! – засмеялась она и подмигнула Виктору.
– Пойдем, Витя, а то она еще чего-нибудь изобретет.
Они медленно пошли по улице, Виктор оглянулся, девушка слегка махнула ему рукой.
– Кто она? – спросил он.
– Дочка подполковника Коваля. Студентка университета, сама себе на пропитание зарабатывает, с отцом в контрах, говорит, мы неправильно живем – в кармане партбилет, а сами – рвачи, служебным положением пользуемся для получения благ и постоянно лжем, да так, что уже и не замечаем, ложь принимаем за правду.
– Красивая девушка, очень красивая. Натравливала на меня этого Шурыгу, чтобы я с ним сцепился.
– Да Шурыга смирный как ягненок, это голос у него такой. Поклоняется ей, такая любовь.
– Все, спасибо что выручили, но я пошел по своим делам. – Виктор свернул за угол, обошел квартал, но девушки с ее тележкой уже не было. Она как появилась, так таинственно и исчезла.
Шмелев сел на скамейку, идти в университет ему расхотелось, да, собственно, почему он должен кого-то расспрашивать о Саблине, когда Саблин сам живой и ответит на тысячу его вопросов? По крайней мере так было, если не считать месячной паузы, когда Саблин уклонился от беседы…
Даже из той минимальной информации, которую Шмелеву сообщил о Саблине один из его приятелей, для Виктора вырисовывался образ человека с таким героическим прошлым, что написать о нем – мечта журналиста. Однако попытки Шмелева повидаться с Саблиным встретили его глухое сопротивление. Он ничего рассказывать не хотел и от встречи отказался, чем несказанно удивил журналиста. Обычно эти люди щедры на рассказы, воспоминания, и не потому, что жаждут сенсаций, а просто им хочется с кем-то поделиться своим прошлым, показать, какими они были в молодости. И только спустя месяц, когда Шмелев уже стал забывать о Саблине, он вдруг сам напросился на встречу и рассказал ему про свою «большую войну», как он назвал все, что с ним приключилось в оккупированном Киеве, в Словакии, где он оставил по себе добрую память среди словацких партизан. Шмелев тогда мысленно решил, что пройдет по всему этому героическому пути Саблина в Киеве, обязательно съездит в Чехословакию: в Кошице, Михаловцы, Грушево, Гуменный, найдет и Томаша Крапицкого, и Яна, и Ганку – всех, кто близко знал Саблина.
Судьба сразу благоволила к Шмелеву. Уже на следующей день на планерке Главный в своей обычной манере сказал:
– Гляжу, засиделись, богатыри, ожирели, мух не ловите. Не пора ли пробежаться по стране? Предлагаю несколько тем, одна из них – для Шмелева. С него и начнем. Психологический очерк о милиции, но никаких перестрелок, погонь, психологический портрет – и все тут. Ясно?
Шмелеву уже было все ясно. Еще Главный не кончил, а он выбрал себе место командировки – Киев.
– И не копайся тут в Москве. Куда-нибудь в республику.
– В Киев поеду, – ответил Шмелев.
– Так чего же ты все еще сидишь тут? – спросил Главный в своей обычной шутливой манере, подчеркивая, что вопрос исчерпан.
– А меня уже нет, – ответил
«Ни черта я не успею за день! – чертыхнулся Шмелев. – Тут минимум неделю надо копаться: университет, военкомат, музей, еще надо в партийных органах. Комитет ветеранов, наверное, есть какой-нибудь Совет партизан. Ладно, потолкаюсь до вечера, завтра полечу на юг, отпишусь, сдам материал в номер и попрошу дней десять отпуска. Приеду еще раз…» – додумать он не успел. Газель с глазами-сливами остановилась перед ним. На ней не было белой куртки, не было при ней и тележки. В голубом платье с короткими рукавами, стройная, под сорок шестой размер фигура – она заставляла невольно смотреть на нее и любоваться.
– Мороженое ждешь? – спросила она с усмешкой.
– Тебя жду. А где Санчо Пансо? Где верный Шурыга? – улыбнулся в ответ Шмелев.
– По Шурыге соскучился? Сейчас будет. Ему не нравятся твои копыта, – засмеялась она весело.
– Может, уйдем отсюда? Уж очень не хочется остаться хромым.
– Уйдем! – она повернулась и пошла вперед. – Боишься?
– Разве я произвожу такое впечатление? Рост один метр восемьдесят два, второй разряд по самбо, немного увлекался каратэ. Этого для Шурыги хватит? – не удержался от рисовки Шмелев.
– Ему и не этого хватит, у него больные легкие.
– А ты санитарка? Уж не Тамарка ли?
– Угадал: звать Верка, а фамилию, наверно, Рыбалко сказал.
– А чего это ты дуришь, Верка?
– Ты о чем? О мороженом? Когда тебе говорят «мы тебя поим, кормим, одеваем, обуваем, а ты грубишь и хамишь», так лучше это право зарабатывать мороженым.
– Право грубить и хамить родителям? Вот у меня их нету, погибли оба в авиационной катастрофе. А были бы живы – самого ласкового сына имели бы, – с грустью и болью в голосе возразил Виктор.
Она взглянула на него через плечо и слегка дотронулась до его руки.
– Извини, ты не понял меня. Всюду о социальной справедливости, о равенстве, о гласности, сам, наверно, пишешь об этом, а в жизни плевали они на эту социальную справедливость: пользуются своим мундиром и тянут живым и мертвым.
– Это ты про отца, про Рыбалко?
– Нет! Эти – два дурака, по меркам других: живут от зарплаты до зарплаты, то Коваль одалживает у Рыбалко червонец, то Рыбалко у Коваля. Зашел бы к нам и поглядел на нашу мебель. А вот такие, как Труш – есть у них такой, все в ОБХСС просится, – в угро ему грязная работа. Да и не только Труш, там сплошь и рядом, всю торговлю прибрали к рукам.
– Ты-то против чего протестуешь? Давай зайдем куда-нибудь, хоть перекусим.
Она сразу повернула к кафе и все так же шла впереди на полшага.
– А чего не протестовать? Сейчас массы начинают закипать. Думаешь, отец лучше других? Правда, он ничего не берет бесплатно, но может позвонить по телефону, представиться и выбить путевку для матери в санаторий, в какой она хочет, продукты достанет, импорт. А как же наши соседи? Они не могут козырнуть формой и сослаться на свою должность, поэтому и в очередях стоят как все. Я, конечное дело, высказалась и про партию, и про должности, и про блага, и про ложь, как говорят одно, а делают другое. Мать, конечное дело, у нас скорая на расправу, в дискуссии применила запрещенный прием, вот я и самоизолировалась от них. Хлеб, соль ем свои, платье вот купила. Наверное уйду на вечернее отделение, поступлю на работу. Как тебя зовут? – без всякого перехода спросила.