Диверсия Мухи
Шрифт:
Лапки, кстати, жутко болели после сегодняшней тренировки. Мата Хари! Иерофанушка сам не знал, о чем говорил. Мата Хари была танцовщица, которая увлекалась офицерами. И так они ей нравились, что в приятелях у нее оказались немаленькие чины сразу трех разведок. Потом кто-то из них (а может, все трое) сыграл втемную с надоевшей танцовщицей. Чтобы вывести из-под удара настоящих агентов, их подвиги приписали этой дурочке. Агентов спасли, танцовщицу расстреляли, и до сих пор о ней пишут как о великой разведчице. Вывод – не верь военным, как в шутку говорит опять же мама.
Маша
Стоп! Что-то было не так. Маша погасила фонарь и прислушалась. Нет, ее насторожил не звук. А что? Может, мысль была ценная? Да нет, она думала о замшелых тайнах Маты Хари.
Маша еще раз плюнула, и секунды через две внизу щелкнула разбившаяся об пол капля. Тогда она вспомнила, что в прошлый раз плевок упал беззвучно, как в вату.
Перегнувшись через перила, Маша посветила вниз. Желтый луч фонарика-самоделки на последнем издыхании достиг пола. Стало видно, что там кто-то лежит, раскинув неестественно вывернутые руки.
Маша сразу подумала об укушенном брате и кинулась к нему.
Нет, это был не Толик и вообще не человек, а всего-навсего белая рубашка. Под лестницей валялось еще много разбросанной одежды и сверху перевернутый чемодан.
Присев на корточки, Маша поворошила кучу стволом пистолета. Вещи были ношеные, но чистые. На глаза попались плавки в тигровую полосочку. Она видела их вчера в коридоре, когда укушенный брат ковылял, зажимая платком ранку на ноге.
Потом она заметила смятую пачку «Примы», и последние сомнения отпали.
Завтра всем объявят, что брат Анатолий нам уже не брат, выгнали его из обители за курение. Еще что-нибудь приплетут. Дерзил, скажут, брату иерею… А Толик спит и еще сам не знает, где проснется. Хорошо ему там не будет, это уж точно. Раз казначей с иереем выбросили чемодан, значит, они уже решили судьбу пленника. Даже заключенным возвращают одежду, когда, отбыв свой срок, они выходят из тюрьмы… Не совсем же выбросили, а только с глаз убрали, попыталась успокоить себя Маша, но свинцовое отчаяние сдавливало сердце.
Она посидела на ступеньке, выключив фонарик, чтобы не сажать батарейки. Болели натруженные ноги. Даже бежать уже не хотелось, пропади оно все пропадом.
Потом ей пришло в голову, что с лестницы должен быть ход куда-то в иерейско-казначей-ские комнаты. Не через стенку же они выбросили чемодан. Маша заставила себя встать, поднялась на один этаж и увидела незабитую дверь, которую проскочила впопыхах, спеша на помощь Толику.
Проволочка у нее была с собой, замок несложный. Через полминуты Маша лицезрела редкую картину: стенной шкаф, вид сзади. Хранился в нем единственный предмет одежды – золотой балахон брата иерея. Отодвинув его, Маша заглянула в щелку. Свет не горел. Она вышла из шкафа и оказалась в знакомой темной комнате. На столе, перевернутая вверх дном, лежала оранжевая фотокювета, и даже злосчастный кусочек проявленной пленки еще
Толика не было. Маша прикинула, куда его могли унести после допроса, и вот что у нее получилось.
Допрос она подслушивала до конца. Потом не больше десяти минут гуляла с девочками, и за это время у казначея побывал Иерофанушка. Причем он уже не застал брата иерея.
Не видела иерея и Маша. А казначей, как будто спеша ее выпроводить, задал два-три необязательных вопроса и – «Мир с тобой, сестра!». Уходя, Маша заметила, что дверь из кабинета в темную комнату заклинена бумажкой.
Дверь – вот она. Сама не распахивается, хотя бумажки уже нет.
Выводы:
У братьев не было времени спрятать пленника нигде, кроме как в темной комнате.
Дверь распахивалась от сквозняка, и пришлось заткнуть в нее бумажку.
Значит, была открыта другая дверь, потайная, из стенного шкафа на лестницу. А иначе какой сквозняк?
Картина в целом. Толик пытается уйти с допроса и получает таблетку под язык. Зная, что скоро должны прийти Иерофанушка и Маша, братья прячут его, спящего, в темной комнате. Может быть, казначей успевает помочь иерею протащить пленника через узкий стенной шкаф. Потом он возвращается в кабинет прикрывать тылы, а иерей в одиночку несет бедного курилку по лестнице и там же выбрасывает чемодан.
Теперь Маша приблизительно знала, где прячут Толика. Надо взять его с собой в побег. Хотя детям папы Сана опасно доверяться. Объяснишь ему все, а он, чего доброго, вздумает поймать шпионку… Значит, не надо все объяснять. Наврать ему про Ганса, мол, не хочу за него замуж, вот и бегу.
В кабинете было тихо свет из-под двери не пробивался, и Маша вошла без опаски. Она так и не поняла, кто здесь хозяин, иерей или казначей. Иерей, скорее всего – его же балахон в шкафу. Особых дел у нее не было, но, раз уж попала в самое логово, стоило пошарить в письменном столе. Может, что-нибудь подскажет, какая подлянка готовится через три, нет, уже через два дня.
Маша начала с перекидного календаря. Перевернула три странички, и – пожалуйста, запись на листке за пятое ноября: Персей, 14-30. «Персей», конечно, название судна, теперь хоть ясно, что будем топить.
Довольная собой, она полезла в стол. Бумаг там лежали горы, некоторые были написаны иероглифами, и тут же прикреплены странички с переводом. Маша даже не пыталась их читать. Просмотрела по два-три верхних листка в каждом ящике, выхватывая глазами слова в кавычках, но «Персея» не нашла.
За окном вспыхнул прожектор. Режущий глаза столб света скользнул по водам бухты дальше, к выходу. Петрович вернулся, поняла Маша, опять привез новичков. То-то будет счастье, когда проснутся: море, солнце… Толик сильно уважал море. Как ни выйдешь на причал, он там. Бледный был, наверное, северянин.
Она поймала себя на том, что думает о Толике в прошедшем времени, как будто его уже скормили пираньям. Правильно он сказал, сгоряча, но в точку: параноики! Нашли на чердаке сигареты, нашли, как они думают, человека, который их потерял… Ну и что? За это хватать его и тащить в темный подвал?!