Диверсия не состоялась
Шрифт:
Как утопающий хватается за соломинку, так и я решил - будь что будет!
– воспользоваться единственной возможностью, повидаться с мамой: если немцы такие добрые, то неужели не отпустят меня домой хотя бы на часок?
Улучив удобный момент, я подошел к Федотову и, с трудом сдерживая волнение, изложил свою просьбу.
– Я мигом, туда и обратно!…
Федотов пытливо посмотрел на меня и вкрадчиво произнес:
– Соскучился? Или нужда какая?
– С мамкой не успел попрощаться, когда забирали…
–
– Ясное дело куда - домой!
– Ну, что мне делать с тобой? Отпустить? Так уж и быть, шлепай. Даю увольнительную на три часа. Кстати, у тебя будет попутчик. Василь!
К нам подошел солдат-каптенармус. Воспитатель показал на меня.
– Проводишь в Богородицкое.
После обеда мы отправились в путь. По дороге солдат как бы невзначай бросил:
– Завтра начнется двухнедельный санитарный карантин. Считай, что тебе повезло…
Заметив издали тесовую крышу родного дома, я ускорил шаг.
Увидел в дверях бледное лицо матери. На какой-то миг замер, потом рванулся вперед.
Мама, вскрикнув, бросилась мне навстречу. Ее сухонькие, хрупкие плечи сильно дрожали, когда она приникла ко мне. Я с ненавистью посмотрел на солдата:
– Чего уставился? Отвали.
Мы вошли в комнату. Василь меня не послушал, подошел к окну и уселся на подоконник.
– Оставьте нас, - резко сказала мама и так посмотрела на каптенармуса, что тому ничего не оставалось, как слезть с подоконника и выйти во двор.
В комнате все было по-прежнему. Над моей кроватью мирно тикали ходики. В углу, у русской печи, стояли ведра с водой, а внизу, под лавкой, лежала корзина, в которую мы собирали весной щавель. За ситцевой шторкой, напротив окон, выходящих на улицу, стояла Сашкина кровать. За перегородкой, на этажерке и стеллаже, хранились остатки книг.
Все осталось по-прежнему, будто я и не выходил из дому. Вот только у мамы прибавилось седых волос и морщинок на лице.
С улицы прибежала Светлана.
– Вернулся!
– радостно затараторила она.
– Насовсем?
Я подошел к кровати, на которой лежал мой брат, и тихо позвал его. Он открыл глаза, посмотрел на меня помутневшим взглядом, хотел разжать губы, но не смог. Так он ослабел от хронической болезни желудка и вечного недоедания. Когда-то теперь поправится!
Дрожащими руками мама открыла дверку кухонного стола и достала несколько сваренных в мундире картофелин.
– Не надо, мама. Я сыт.
Она с недоумением и растерянностью посмотрела на меня.
– Нас хорошо кормят, мама.
– Вот как? Чего они от вас хотят?
– Говорят, в Германию повезут, а там - не знаю. Они говорят, что мы - будущее России.
– И тут я не сдержался, заплакал: - Что
Она вздрогнула, но твердо сказала:
– Не уберегла я тебя, сынок. Не сумела вырвать из фашистских рук, - и, бросив взгляд на окно, за которым, переминаясь с ноги на ногу, стоял Василь, перешла на тихий шепот: - Потерпи еще несколько дней! Игнат Петрович обещал помочь вызволить тебя из беды. Как - не знаю. Но уверена - не подведет. Сделает все возможное.
Тут мама начала объяснять, что дети легко поддаются психологической обработке, и фашисты это учитывают. Возможно, они задумали воспитать часть советских ребят в своем, фашистском духе, оболванить, лишить чувства человеческого достоинства, чувства Родины и затем использовать здесь, в России, в качестве своих верных слуг, хранителей «нового» порядка.
К окну подошел Василь и показал на стрелки часов. Я прижался к матери.
– Сынок! Береги себя. И не забывай, что ты - советский человек!
Она повернула свое лицо в сторону ситцевой занавески, за которой стояла кровать брата, и поспешно добавила:
– Поправится Саша, и мы тотчас уйдем - укроемся от немцев где-нибудь. И ты уходи от них при первой возможности в город - на Запольную, можно в Раздорово. Там они вряд ли будут тебя искать. Или постарайся переправить домой весточку. Может случиться, наши придут, ты вернешься и не застанешь меня. Так вот, под яблоней, которую мы посадили перед самой войной, я оставлю записку. Прочтешь ее и узнаешь, куда я с Сашей и Светланкой ушла. Прощай, сынок!
Глава четвертая
В МТС меня ждала новая встреча. Еще издали я заметил среди мальчишек Женю Хатистова, с которым мы в пионерском лагере «Мощинки» охраняли питьевой колодец от немецких диверсантов.
Женя не сразу признал меня. Он долго смотрел исподлобья и только потом радостно шагнул навстречу:
– Димка!
– Тише, - вполголоса сказал я и оттащил его в сторону.
– Как ты сюда попал?
– Из-за велосипеда, - вздохнул Женя.
– Три дня назад стащил у одного фрица велосипед. Ну, меня поймали, выдрали и посадили в тюрьму. Там меня чуть не сожрали крысы.
Под вечер, когда начало уже темнеть, в камеру к Женьке явился Шварц и спросил: «Мальчик, ты хочешь хорошо жить?» Женя подумал о крысах и сказал: «Хочу».
– «Тогда пойдем со мной», - ответил Шварц и привел Женьку сюда.
– А ты Шварцу взамен ничего не обещал?
– Ничего. А что?
– Да так. Я-то и сам еще толком не разобрался, что к чему. Но ты, на всякий случай, смотри в оба. Не зря же они одели нас, кормят.
На следующий день, после завтрака, опять пришел Федотов: - Вот вам мяч. Будем играть в лапту. А это учебные гранаты.