Диверсия не состоялась
Шрифт:
Мы уже в сотый раз, наверное, прошли через камыши, прощупывая ногами и руками каждый стебелек, каждый камешек, когда вдруг кто-то закричал:
– Ой, ой!… Смотрите! Наган!
Он был такой большущий, каких мы никогда не видали. Потом Николай Иванович объяснил нам, что это - ракетница, с помощью которой фашист сигналил своим самолетам.
13 июля в лагерь за мной приехала мама. Нам удалось попасть на автобус, и до Смоленска мы добрались довольно быстро.
Город почти весь был разрушен. Дымились черные развалины домов. По улицам тянулись вереницы людей с узлами на плечах, тележки с домашним скарбом. Было
Еще бегали по городу трамваи - обгоревшие, с выбитыми стеклами. На одном из них мы доехали до Рославльского шоссе, а дальше пошли пешком.
Мама очень торопилась и все прибавляла шагу. Я едва поспевал за ней. Она сказала, что фашисты уже недалеко от Смоленска, а значит, и от нашего села Богородицкого, которое всего в каких-нибудь пяти-шести километрах от города, к юго-востоку от него. Надо спешить, пока еще есть возможность эвакуироваться.
– Почему же ты раньше не приехала за мной?
– спросил я.
– Не могла, - ответила мама.
– Минуты свободной не было.
Оказывается, ей, как и другим учителям нашей школы, парторганизацией сельсовета было поручено руководить эвакуацией населения из Богородицкого и окрестных деревень.
– Многие уехали, - сказала она.
– Деревни почти совсем пустые. И скот угнали на восток… Чтоб фашистам не достался.
Я не мог понять, почему фашисты обязательно должны взять Смоленск, ведь у нас столько танков!
От МТС нам надо было сворачивать с шоссе на проселок, но мама вдруг остановилась и посмотрела в сторону Волковского детдома, крыша которого - наполовину тесовая, наполовину железная - виднелась за зеленой кипенью лип.
– Вывезли детей или нет?
– негромко, раздумчиво, как бы сама себя спросила мама и вздохнула: - Ох, как мне жалко их!
Дорога постепенно поднималась на взгорок, с которого уже видно было наше крошечное село: три жилых дома да три школьных здания (в них учились дети из окрестных деревень). Почти все жители села - учителя и их семьи.
Недалеко от нашей школы я увидел извилистую полоску свежевырытой земли и головы красноармейцев в касках. Каски тускло отсвечивали в лучах заката и казались темно-красными. И еще я увидел бредущую по дороге высокую сутуловатую фигуру.
– Дед Игнат идет!
– крикнул я и припустил навстречу деду.
Он остановился, погладил меня большой шершавой ладонью по голове и протянул балалайку.
– Это тебе. Подарок.
Я так и завертелся волчком от радости.
Подошла мама. Она тревожно и вопросительно смотрела на деда:
– Ну, что? Звонили из района?
– Звонили. Завтра будут эвакуировать со станции Смоленск. Утром за вами пришлют подводу.
Мама посмотрела на меня:
– Как я с детьми-то… Куда повезут - не говорили? Дед Игнат покачал головой.
– Мария Васильевна, позвольте мне… с вами поехать… Не буду я вам обузой…
– Игнат Петрович, да что вы такое говорите!
– воскликнула мама.
–
Игнат Лисовский не приходился нам родственником. Но с того времени, как наша семья после смерти отца переселилась в Богородицкое (до этого мы жили в соседней деревне Корюзино), дед Игнат стал для нас своим человеком. Он приходил в наш дом, чтобы помочь по хозяйству, присмотреть за Сашей, мной и Светланкой, пока мать вела в школе свои уроки. А то и просто так, посидеть, поговорить о том, о сем. А рассказать было что - биография у деда была богатая. В молодости, еще в прошлом веке, он каким-то образом очутился при дворе бухарского эмира и долгое время жил там на положении раба. Потом ему удалось бежать в Россию, и он пошел матросом на корабль.
Он работал в школе столяром, вел уроки труда. В просторной мастерской в двух больших ящиках лежал инструмент. У нас, мальчишек, разбегались глаза от несметного количества рубанков, стамесок, пилок, долот, буравчиков и многого другого.
А в свободное время дед Игнат делал скрипки. Я видел, как кропотливо он перебирал древесину, как выстругивал и выпиливал дощечки, сушил их, придирчиво простукивал и выслушивал, отбрасывая в сторону негодные. Наверное, он был хорошим мастером, потому что к нему за скрипками приезжали издалека, даже из Москвы и Ленинграда.
…Утром подвода за нами почему-то не пришла, и мы впятером - мама, дед Игнат, Саша, Светланка и я навязали на себя узлы с едой и одеждой и отправились пешком в сторону Смоленска. Но там не было ни одного целого здания. Повсюду громоздились развалины из камня, бетона и кирпича. Кое-где дымились головешки от несгоревших бревен.
Аня, мамина сестра, стояла у двери разбитого дома и, плача, прерывисто голосила:
– Что делать? Что теперь мне делать?
– Здесь оставаться опасно, - сказала мама.
– Сейчас же собирай сына, клади в мешок самое необходимое, да поживей. К полудню мы должны добраться до Богородицкого.
Но в село мы вернулись только к вечеру. Выкопали за домом яму и спрятали в ней вещи на случай пожара. Вскоре в село снова пришли наши войска. В парке играл баян:
…Ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней.И сотни бойцов дружно пели:
– Так пусть же Красная Сжимает властно…«Ух как здорово!» - с восхищением подумал я, и мне захотелось бежать туда - к бойцам, к песне…
Красноармейцы днем и ночью копали траншеи, ставили железобетонные надолбы, чтоб фашистские танки не прошли.
А через неделю, рано утром, прибежал мой сосед и закадычный дружок Виталька Шапуро и еще с порога крикнул:
– А красноармейцы-то ушли!
Я сорвался с места, выскочил во двор и побежал в сторону парка. Высоко в небе кружился самолет. Чей он? Ежели немецкий, тогда почему молчат наши зенитки? И вдруг я увидел между белесых облаков черные барашки разрывов. Загудела земля. Где-то совсем рядом по-кошачьи взвыли мины, грохнули орудийные залпы. Загудело, засвистело кругом, да так, что не усидеть на одном месте. Спасаясь от смерти, я побежал вслед за Виталькой к погребу.