Дивное лето (сборник рассказов)
Шрифт:
К зрелищу страданий было трудно привыкнуть. А чего стоили бесконечные эти окровавленные бинты и простыни — словами не описать! И все же именно тогда зародилась во мне мысль стать врачом. Конечно, в ту пору я даже и представить себе не мог, каким образом этого добиться, ведь возможность учиться открылась передо мною позже, когда я был зачислен в коллегиум. Но объяснение тому, что впоследствии и избрал именно медицинский институт в Пече, безусловно, следует искать в тех давних впечатлениях от полевого госпиталя.
Как-то раз к нам доставили молодую девушку… Эту историю я должен рассказать тебе. Ее вынесли на носилках из санитарной машины. Девушка была связисткой.
Я стоял во дворе не в силах пошевельнуться. Санитарная машина умчалась, наступила тишина, нарушаемая лишь отзвуками далекой канонады и квохтаньем кур в птичнике… Не знаю, сколько времени это длилось. И вдруг распахнулась дверь, капитан в забрызганном кровью халате вышел во двор, остановился, жадно глотая воздух; затем он полуобернулся и, кусая губы, стал шарить взглядом по сторонам, явно ища кого-то, а потом нетерпеливо выкликнул чье-то имя. На его зов из кухни выскочил солдат в белом халате. «Папиросу!» — прикрикнул на него капитан. Солдат принялся лихорадочно шарить по карманам; вот он извлек из-под халата пачку папирос, трясущимися пальцами вытащил папиросу и вставил капитану в рот, затем так же суетливо поднес огня. Врач глубоко затянулся, затем выплюнул папиросу и в сердцах затоптал ногой. Ругнувшись, он сделал несколько быстрых, неуверенных шагов, остановился и повернул к двери. Но прежде, чем войти, увидел меня. Трудно сказать, сознавал ли он в тот момент, меня он видит или кого другого, вероятнее всего, ему было безразлично, кто стоит перед ним; измученное лицо смотрело на меня, а потом капитан тихо, по-русски выговорил:
— Скончалась!..
Пригнувшись у низкой притолоки, он вошел в дом.
Изнутри донесся его голос: капитан в свойственной ему сдержанной манере отдавал приказания своим подчиненным.
Тело девушки-связистки, укрытое с головой, позднее вынесли из дома, погрузили в машину и увезли.
Кажется, похоронена она на нашем сельском кладбище.
Через несколько недель госпиталь снялся с места. Капитан — шинель внакидку — еще раз прошелся по двору. Он ни с кем не обмолвился словом — точь-в-точь как в день своего приезда. Мы даже не успели с ним попрощаться, так быстро подошла за ним машина, зато с остальным персоналом распрощались. Я помогал носить и грузить в машину упакованное оборудование, но, когда мы с одним солдатиком ухватились было за столешницу, лейтенант, командовавший погрузкой, махнул нам, что, мол, не надо, столешницу они с собой не повезут.
Так она и осталась во дворе, прислоненная к стене дома.
Мать горячей водой отмыла кровь. Потом мы убрали ее с дороги, а позднее она перекочевала за сваленные позади дома оглобли, бревна
Хозяйка дома принесла нам перекусить. Солнце клонилось к закату, с гор потянуло приятной свежестью. По Дунаю в сторону Пешта плыл пароход; поравнявшись с пристанью, он издал долгий, протяжный гудок.
— Я включила поливалку, — сказала хозяйка. — Иштван, напомни мне: через полчаса ее надо переставить на другой край газона.
Мы принялись за бутерброды с копченой колбасой и плавленым овечьим сыром, запивая их холодным и терпким красным вином. На соседних участках после полуденной сиесты тоже пробуждалась жизнь. Из-за обвитой жимолостью изгороди женский голос окликнул по имени хозяйку дома. Соседний участок был хорошо виден с террасы, и жена Иштвана, отвечая, просто перегнулась через перила.
— Сегодня мы не придем, у нас гость! — приветливо отозвалась она.
— В таком случае извините, что помешали! — донеслось из-за ограды. — А нам и невдомек, что у вас гости, не слышали даже, как машина подъехала!
Хозяйка, смеясь, вернулась на свое место и опять стала угощать меня бутербродами. Я сказал, что не хочу стеснять их и скоро уйду.
— Соседи звали нас играть в бридж, — пояснил мой приятель. — Карты от нас не уйдут, а с тобой мы видимся — реже некуда.
— Вечерний бридж — это наше ритуальное времяпрепровождение, — подхватила жена, — если, конечно, по телепрограмме нет какого-нибудь детективного фильма. Знаете, чем хороши карты? Собирается несколько человек, вместе проводят время, и никаких посторонних разговоров помимо игры. Сдают кон за коном, и оглянуться не успеешь, как полночь на дворе. И время скоротали незаметно, и заботами своими друг другу не досаждали.
— С соседями нам повезло, — согласно кивнул и приятель. — Все как на подбор приятные люди, с такими общаться — одно удовольствие. Этим, которые нас сейчас приглашали, мы же и посоветовали купить здесь участок. Глава семьи — заведующий отделом в министерстве. Несколько лет назад мы вместе с ним были в командировке в Советском Союзе и с тех пор сдружились. А когда услыхали, что соседний участок продается, сообщили ему. В прошлом году они поставили тут деревянный дом. Все лето проводят здесь и даже на работу отсюда ездят… Что же ты не пьешь, за руль ведь тебе не садиться!
Мы подняли стаканы.
— Я тебе так и не досказал историю этих досок… — начал было мой приятель, по жена перебила его:
— Каких досок, Иштван?
— Тех, которые пошли на перила…
— Ах, вот оно что! Вы знаете, — обратилась она ко мне, — Иштван видит глубокий символический смысл в том, что именно эти доски служат нам поручнями. Обычно мы отдыхаем здесь, на террасе, здесь хорошо расслабиться душой и телом, а доски эти всегда перед глазами… Впрочем, Иштван лучше расскажет.
— Жена усматривает в этом патетику, но меня это не смущает. Видишь ли, суть в том, что человек слишком легко забывает о прошлом… Нас убаюкивают уют и покой, мы хотим расслабиться, отключиться, отгородиться домашним мирком… Думаю, ты понимаешь меня. Ну а доски эти в моих глазах как бы мемориальные символы, что ли… свидетели истории. Нашей истории, моей истории. В том, что эти пропитанные кровью сосновые доски после стольких лет послужили строительным материалом для мирного дома… или, выражаясь символически, для мирного крова, — в этом я вижу глубокий смысл, как бы наказ помнить о прошлом.