Дивные пещеры
Шрифт:
— Напрасно вы так, — сказал Костя. — Цветы не выбрасывают…
— Красивый предрассудок. Не выбрасывают только деньги.
Эта фраза прозвучала как-то пошло. Костя почувствовал неловкость. Видно, и женщина поняла, что сказала что-то не так.
— Впрочем, и деньги бросают, — поправилась она. — Из-за любви. Вечна только любовь. От нее никак не отделаешься, как от смерти. Так какие будут предложения?
— А какие у вас?
— Я первая спросила.
— Даже и не знаю… Погуляем… Можно сходить в кино. А вечером, если хотите,
— Вот как… Вы уезжаете?
— Да.
— Куда же, если не секрет?
— Далеко.
— Какой вы весь загадочный. Пойдемте, чего мы стоим? На нас обращают внимание. Наверно, думают, что вы отказываетесь на мне жениться. А я угрожаю обратиться в местком.
Они пошли вдоль клумбы. Пахло опавшими подгнивающими листьями, сырой невозделанной землей, увядающими цветами… Вяло гудел откуда-то взлетевший черный большой шмель; перелетая с цветка на цветок, он явно недоумевал, почему цветы перестали быть сладкими.
— Так как насчет моего плана? — спросил Минаков. Он шел рядом с Любой, опустив руки, не решаясь до нее дотронуться, хотя по всем правилам надо было взять ее под руку. Рядом с этой красивой нарядной женщиной младший бухгалтер в своем сером, помятом плаще, из-под которого глупа и неожиданно выглядывала; красная великолепная гвоздика, сам себе казался тусклым, нелепым человеком, похожим на уголовника из только что виденного кинофильма. Особенна угнетал Минакова набитый скрепками терханньй неопределенного цвета портфель, такой тяжелый, что его приходилось почти волочить, — портфель бил по правой ноге, утробно ухал потревоженными коробками.
— План плохой, — ответила Люба, — Времени у нас мало, и нет смысла тратить его на кино и ресторан. Есть другое предложение. Поехали ко мне.
— Но… — Костя сразу почему-то представил себе толстую недоверчивую мать Любы, папу в пижаме, копошащихся внуков. — Будет не совсем удобно… Я никого из ваших не знаю… Мне бы хотелось побыть с вами вдвоем.
— Я живу одна. У меня хорошая квартира со всеми удобствами.
— А ваш муж…
— Я развелась. Вас это устраивает?
— Конечно, — пробормотал Минаков.
Опыт общения с женщинами был у Кости невелик. В основном он сводился к ухаживанию — в большинстве случаев неудачному — за местными девушками из кулинарного училища: дружить с ними в Петровске считалось хорошим тоном. «Кулинарки» держались высокомерно и ужасно ломались, свидания с ними превращались в бесконечную говорильню о преподавателях, оценках, зачетах, нарядах подружек и т. д., прерываемую изредка выкриками «Убери руки!».
Правда, была у Кости и «взрослая» любовь с одной замужней женщиной, упаковщицей из цеха отправки, о которой Минаков до сих пор вспоминал с содроганием. Встречаться они могли лишь в обеденные перерывы. Муж Костиной любовницы оказался очень ревнивым и повсюду выслеживал свою жену. Работал он сторожем на городском рынке и на этом основании повсюду
Любовники залезали в какой-нибудь ящик в дальнем углу цеха, закрывались сверху крышкой, и упаковщица поила Костю молоком из бутылки и кормила пирожками с рыбой — она была почти вдвое старше Минакова и относилась к нему с материнской нежностью.
Эта любовь прервалась самым нелепым образом. Однажды, когда Костя и упаковщица сидели в ящике, пришли рабочие, забили крышку, чтобы не сорвалась, и с криками, уханьем принялись грузить ящик на электрокар — как потом выяснилось, ящик срочно потребовался взамен рассыпавшегося на железнодорожной станции.
Вместо того чтобы спокойно пересидеть погрузку, а потом вылезти из ящика, когда вокруг не будет людей, Костя и упаковщица подняли крик, стали стучать, словно их хоронили заживо, и обалдевшим рабочим предстала поразительная картина: две высунувшиеся головы, обсыпанные стружкой…
История получила огласку — хотя грузчики из мужской солидарности договорились никому ничего не говорить, — и любовь Кости и упаковщицы погибла, убитая насмешками.
С тех пор Костя Минаков за три километра обходил замужних женщин.
— Такси! — закричала Люба.
Мчавшаяся навстречу машина с зеленым огоньком резко затормозила.
— Вам куда, дамочка? — высунулся в окошко улыбающийся шофер.
— Нам по пути!
— Ну раз так — прошу!
Костя подбежал к машине, волоча портфель. Шофер сразу поскучнел, увидев Минакова.
— Вообще-то мне в парк… но раз уж сели…
Он недовольно крутанул счетчик.
— На Октябрьскую, около стадиона.
— Знаю, — буркнул шофер.
Машина рванула с места и понеслась. На повороте Костю прижало к Любе.
— Страшно? — шепнула она, глядя ему в глаза.
— Чего? — не понял Минаков.
— А вот так… ехать к незнакомой женщине.
— Ничуть не страшно, даже наоборот, — соврал Костя, хотя на самом деле испытывал неуверенность, граничившую с отчаянием. Уж очень как-то все быстро получилось… чересчур быстро. Не успели познакомиться, а уже мчатся на квартиру, где никого нет.
— Водка-то у вас хоть есть? — спросила с усмешкой Люба, откинувшись на сиденье.
— Зачем? — спросил Костя, но тут же понял всю наивность, детскость своего вопроса. — Нет… надо где-нибудь остановиться…
— Что же тогда у вас в портфеле? Вы еле его таскаете.
— Скрепки.
— Что-что?
— Скрепки для бумаг. Меня командировали их купить. Вот я и купил…
— А… — опять усмехнулась Люба. — Скрепки — это хорошая вещь, но ими сыт не будешь. Тем более пьян. Молодой человек, остановите машину вон у того гастронома.
Шофер остановился с недовольной физиономией. «Мне бы ваши заботы» — было написано у него на лице. — Я схожу, — торопливо сказал Костя.
— Портфель-то оставьте, тяжелый. Не бойтесь — не украду.