Диво
Шрифт:
– А теперь я покажу вам и вовсе невероятную вещь, - таинственно сказал Отава, - изображение языческого, дохристианского бога на пластине, сделанной из турьих рогов. Слыхали ль вы когда-нибудь о подобном?
– Никогда не слыхал, - в тон профессору промолвил Бузина, поднимая свое тренированное тело, чтобы шагнуть на цыпочках за хозяином.
Изображение языческого святого жило в фантазии профессора Отавы. А на широкой, действительно мастерски сделанной роговой доске сохранились лишь невыразительные цветные пятна.
– Не удивляйтесь, - сказал профессор, - этой вещи свыше тысячи лет. К тому же она вырыта из земли.
– Никто ее
– Да, никто не сохранил, никто не интересовался. Как, между прочим, и у нас сейчас происходит с древними иконами.
– Нет, нет, народ должен знать свои сокровища, все принадлежит народу, - важно сказал Бузина, и профессор, хотя произнесены были самые общие слова, снова с симпатией посмотрел на молодого ученого: тот необычайно точно угадывал душевное состояние своего собеседника и мгновенно настраивался на его лад. Кто это мог сказать ему, что Бузина сякой и такой, тупой и недалекий! Какая низкопробная ложь!
– Кстати, я хотел посоветоваться с вами относительно одного издания, осторожно промолвил Бузина, причмокивая от восторга перед иконой Юрия-змееборца, где Юрий в красных портах на черном коне разил огнедышащего дракона.
– Речь идет о сохранении ценностей и... как бы это вам сказать?.. в какой-то мере похоже на покрывание икон олифой...
– Так давайте сядем, - указывая на старинное кресло венецианской работы, пригласил Отава, сам тоже располагаясь на своем рабочем стуле за столом. Бузина воспользовался предложением профессора, начал рассматривать причудливую резьбу кресла, в котором утонул. Красноватые мавры несли на своих крепких плечах подлокотники, на высокой спинке резвились козлоногие фавны, из-под резных ножек выглядывали еще какие-то раздавленные мифологические физиономии. Вероятно, триста или четыреста лет назад везли через Адриатику в Венецию далматинские дубы, и мастер, стоя на берегу канала, еще издалека, выбирал себе бревно, приказывал доставить его в свою мастерскую и уже там принимался за работу и колдовал над одним таким креслом год, а то и несколько лет, и жизнь его измерялась не количеством прожитых лет, а количеством сделанных чудо-кресел, как у Страдивариуса количеством скрипок.
– Умели когда-то люди делать вещи, - вздохнул Бузина.
– Сразу видна опытная рука. Завидую опытным людям. Только они могут много сделать. Вот как вы, Гордей Всеволодович.
– Ошибаетесь, дорогой мой, - раздумчиво произнес профессор. Когда-то, в ваши годы, я тоже так думал. И, оказывается, глубоко ошибался. Чем дольше живешь, тем, казалось бы, больше сделал, а получается почему-то наоборот: с каждым годом все больше и больше остается незаконченного, незавершенного, ты буквально утопаешь в незаконченных делах и замыслах, задыхаешься от нехватки времени и силы, делаешь все кое-как и все хуже, все поверхностнее, жизнь превращается в какой-то сумасшедший галоп, и кажется тебе, что если ты и делал когда-либо что-нибудь старательно, обдуманно и спокойно, то разве что в самом раннем детстве, когда шмыгал носом, сопел, ковырялся в ухе, строгал палочку или вылепливал хатку из мокрого песка.
– Ну, я с вами не согласен, - решительно возразил Бузина.
– Вы так много сделали!
– А вот поживете еще двадцать или пятнадцать лет, которые нас с вами разделяют, и убедитесь!
– почти шаловливо хлопнул по столу профессор.
– Но мы заговорились. Вы что-то хотели мне сказать. Прошу вас.
– Речь идет об очень важном...
–
– Я хотел с вами посоветоваться, Гордей Всеволодович, как со старшим товарищем, которого я ценю и уважаю... Ваш авторитет...
– Не нужно об этом, - остановил его профессор.
– Лучше о деле.
– Видите ли, это такой деликатный вопрос... Речь идет о... как их... о мозаиках...
– Очевидно, об альбоме наших киевских мозаик?
– быстро добавил профессор, которому сразу в речи Бузины послышалось что-то от того молодого руководителя, с которым он недавно имел беседу.
– Да, да, - обрадовался Бузина, - именно о нашем альбоме. Это необыкновенная ценность, о которой люди должны знать. Не издать такой альбом было бы преступлением.
– Да, это было бы преступлением, - согласился профессор.
– Что бы о нас говорили наши потомки?
– В самом деле, они сказали бы что-нибудь очень злое.
– Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы он был издан.
– Насколько мне известно, никаких усилий не требуется, - спокойно промолвил профессор, - альбом уже отпечатан, и весь тираж лежит в типографии.
– Да, но...
– Бузина запнулся, однако сразу же, наклонившись вперед через поддерживаемый резным мавром подлокотник к Отаве, горячо зашептал: Но ведь там стоит фамилия Паливоды...
– Ну и что?
– Отава сделал вид, что ничего не знает.
– Но ведь он враг народа.
– Не знаю, как можно заниматься древнерусскими мозаиками и быть врагом народа. Для меня это - непостижимо!
– Враги коварны!
– Согласен с вами. Но при чем здесь профессор Паливода? Это честный ученый.
– С фамилией Паливоды альбом выйти не может.
– Так что же я могу поделать?
– Профессор встал точно так же, как в кабинете молодого руководителя. Но Бузина продолжал сидеть в венецианском кресле. Небрежно барабаня пальцами по животу дубового фавна, наверняка зная, что профессор отсюда не убежит, как убежал из учреждения, да и зачем он должен был бежать из собственного дома?
– Мне предложили поставить свою фамилию под предисловием, - скромно молвил Бузина.
– Вам?
– Чтобы сберечь мысли профессора Паливоды.
– Но ведь это же не ваши мысли, а профессора Паливоды!
– Имя ничего не значит. Для человечества главное - ценность. Авторством никто никогда не интересуется. Разве не все равно, кто изобрел колесо?
– Хорошо. Предположим, что я разделяю ваш цинизм. Но ведь профессор Паливода - враг народа!
– Да.
– А раз он враг, значит, и все его мысли - вражеские! Зачем же их сохранять? Тогда напишите сами предисловие и комментарии!
– Отава откровенно издевался над Бузиной. Да не на того напал.
– Мысли могут иметь объективную ценность, даже если они принадлежат врагу.
– Видно было, что Бузина хорошо подготовился к беседе с профессором.
– Тогда я не понимаю, зачем вы пришли ко мне.
– Чтобы попросить у вас совета.
– Но ведь вы согласились поставить свою фамилию вместо фамилии профессора Паливоды?
– Я должен дать ответ завтра. Поэтому и пришел к вам как к старшему товарищу, чтобы посоветоваться.
– Я вам не советую.
– Не могу с вами согласиться, товарищ профессор, - теперь поднялся и Бузина, - вы же сами только что... ваши иконы... Разве это не свидетельство?.. Быть может, мое имя тоже как олифа на иконе одиннадцатого столетия... Оно защитит величайшую ценность.