Диво
Шрифт:
Лишь купец после каждого ковша издавал разнообразные звуки, похожие то на ржание жеребца, то на рыканье дикого зверя, то отрывисто хохотал то ли от удовольствия, то ли просто чтобы чем-то выделяться среди молчаливой братии, а получалось так, что он только раздувал грудь, готовясь к большему, потому что после третьего ковша вдруг ревнул к своим соперникам:
– А что, будем пить или еще и похваляться? Аль понемели? Или языки в меду завязли?
– Будем похваляться, будем!
– тонко взвизгнул косолапый мужичонка и засмеялся как-то странно и жалко, будто поперхнулся водой: - Пр-с-с-с!
– Питие люблю!
–
– А еще жен вельми! В питии могу день и ночь, и два дня, и десять дней быть, а с женами и того больше!
– А до князя нашего далеко тебе, - кольнул дровосек, который тоже не отставал от остальных и попивал медок, причмокивая да поахивая.
– Ты?
– удивленно взглянул на него купец.
– Кто ты еси такой, чтобы меня?.. Да знаешь ли ты, что у меня жены всюду - и на Руси, и в Польше, и в Чехии, и у угров, и в Царьграде, и в Биармии, и у печенегов. Кто из вас пробовал печенежскую жену? А? Никто? То-то и оно! Жена твердая, силу имеет мужскую, из лука стреляет и джидой бьет без промаху. А сама горяча! Гух! Жену нужно уметь взять. Она не любит зайцев, на нее нужно туром идти! Гух-гух!
Он уткнулся в ковш, чем воспользовался сидевший первым справа от купца; мгновенно поставил ковш на землю, чтобы высвободить руки, и, смешно "екая", закряхтел:
– Ек ходили мы с князем на етвигов, так кнезь меня и просит "Покажи всем зеленым, ек ты бьешь своим копьем!" А е ему.
– Екало все пытался показать руками: и как он шел с князем на ятвигов, и как князь его позвал, и как говорил, и получалось еще смешнее от этого беспорядочного, глуповатого размахивания длинными руками.
– А е ему, значит, не говорю, а покажу сначала кнезю, а всем тоже покажу... Да ек побегу на етвигов, да ек нанижу на копье одного, и другого, и третьего - девьеть етвигов на одно копье и держу его, ек кнежеский флажок, а после, значит, молодому вою, забираю его копье, а ему даю свое с девятью етвигами и говорю - не говорю, а показываю, что ты держи копье с деветью етвигами, ек е держал, а е еще поколю и еще нанизал...
– Сколько?
– крикнул купец.
– Сколько ты там нанизал? Все равно меньше, чем я жен имел: потому что жены...
Но тут косолапый жалкий человечишка, видно, решил, что настало и его время вмешаться в похвальбу, он махнул ковшом, и, прерывая купца, зачавкал:
– Так он меня хотел, а е его... Пр-с-с-с!
– начинал со средины, видимо, продолжая ему лишь известное приключение: никто не мог понять, о чем идет речь, да никто и не стремился к этому, ибо квелое чавканье человечка и не слышно было, разве что Сивоок, стоявший совсем рядом, мог взять в толк: - А в его тогда... А он меня только, а е его... Пр-с-с-с!
– Цыц!
– гаркнул купец.
– Когда я говорю про жен, все должны молчать. Как воды в рот. Ибо жены...
– Каких у тебя больше, чем у князя Владимира, - подбросил снова дровосек, но купец не обратил внимания на шпильку, оставил вмешательство дровосека в разговор без внимания, громко отхлебнул из своего ковша. А его место в похвальбе сразу же заполнил новый пьяница, мешковатый мужчина, одетый небрежно, однако весьма добротно, с большим ножом на поясе, украшенным серебром, серебром же были отделаны и ножны для ножа, а рукоять ножа красиво изукрашена резьбой.
– Меч дома оставил, - откашливаясь, произнес мешковатый, - а то бы показал, что могу. А могу так.
– А я не так люблю пить, как закусывать, - подал голос из-за своей деревянной личины пучеглазый, смачно посасывая мед. Он обладал удивительным умением не только выглядывать из-за чаши своими глазищами, но еще и говорить, не прекращая питья.
– Мог бы целое озеро выпить, ежели закусывать. И чтобы мнясо. Люблю мнясо! Кто любит жену, кто на печенега идет, а я люблю мнясо! Если бы даже целого дика зажарили - одолел бы его! А ты сидишь возле человека, видишь его муку, сам имеешь в меху копченку и помалкиваешь!
Он вслепую потянул руку к дровосеку, выкатил в его сторону свой неистовый глаз. Дровосек оттолкнул его руку.
– А дудки!
– воскликнул таким светлым голосом, словно бы и не пил еще ничего.
– Не коси глаз на чужой квас! На чужой каравай рот не разевай!
Пучеглазый захлебнулся медом, торопливо оторвал чашу от расквасистых губ.
– Жаль тебе?
– сказал чуть ли не нищенским тоном.
– А он меня хотел, а е его... Пр-с-с-с!
– продолжал свой трудный рассказ заика.
– Только для друзей у меня копченка от деда Киптилого!
– задиристо воскликнул дровосек.
– А дед Киптилый мясные яства готовит для самого князя да для меня, потому как без меня - ни с места! Понял?
– Ну, продай, - сказал пучеглазый, - потому как без закуски не могу... Мнясо чую еще тогда, как оно в дебрях бегает... Вельми мнясо люблю... А у тебя такой ведь запах из меха...
– Почто я должен продавать, ежели и сам съем, да еще и мои братья. Вон какие - видал?
Он показал на Сивоока и Лучука, но пучеглазый и ухом не повел в их сторону.
– Променяй кусочек, - канючил он дальше, снова закрываясь чашей и уже подавая голос из-за нее.
– Хочешь, на крест променяю?
Расстегнул одной рукой корзно, пустил между пальцами повисший на тонкой тесемочке крестик из дерева воскового оттенка.
– Заморского дерева крест. За телка выменял. Гречину целого телка отдал.
– Почто отдал - лучше съел бы телка своего. Солонины сделал бы, вот и было бы у тебя чем закусить!
– потешался дровосек.
– А он меня... а е его... Пр-с-с-с!
– Человечек в последний раз пробормотал свой рассказ, не имевший ни начала, ни конца, склонил голову на плечо, выпустил из безвольных рук ковш, пустил слюну из раскрытого рта.
– Скис божий украшатель!
– закричал дровосек.
– Одного нет. А ну, кто еще!
Сивоок, у которого тоже кружилась голова, хотя выпил он только два ковшика меду и хорошо закусил копченкой дровосека, сначала не понял значения выкрика своего нового товарища.
– Что ты молвил?
– спросил он дровосека с напускной небрежностью, хотя его почему-то очень беспокоило то, что именно ответит ему дровосек.
– Про того?
– ткнул тот пальцем на человека, который начисто раскис и уже слег на левый бок и, казалось, умер от страшного мора, который сводит судорогой все члены, перекашивает лицо.
– Величайший умелец князя. Все церкви князю сделал. Тридцать и две церкви уже возвел. Исхитряет богов и чудеса всяческие, а пить они ему не помогают. Тщедушные боги. Ге-ге!