Диво

Загребельный Павел Архипович

Но внезапно профессор Паливода, составитель альбома, автор предисловия и комментария, куда-то исчез. Впоследствии в институте было разъяснено, что профессор Паливода - враг народа. Профессора Отаву пригласил к себе один из руководителей института.

– Что ж будем делать, товарищ профессор?
– спросил он.

– Не понимаю, - обиженно произнес Отава.

– Альбом этот ваш... Эти... как их?.. Мозаики...

Отава как-то не мог сразу связать факт исчезновения Паливоды с мозаиками, ибо что ни говори, а расстояние во времени - невероятное: мозаики делались в одиннадцатом

столетии, а профессора Паливоды не стало в двадцатом.

– Наши мозаики уникальны, - совершенно искренне сказал Отава.

Молодой руководитель в душе удивился наивности профессора, но не высказывал этого.

– Это я знаю, - все так же обеспокоенно продолжал он.
– Но ведь этот... как его?.. Паливода... Подвел он нас... Не тем человеком оказался...

– Ученый он был безукоризненный!
– твердо сказал Отава.

– А я разве что?
– удивился молодой руководитель.
– Я тоже ничего о нем как об ученом. Но как сказал поэт: "Ученым можешь ты не быть, а гражданином быть обязан".

Отава пожал плечами. Цитата была не совсем точной, но какое это, в конце концов, имело значение?

– Так что же мы будем делать с этими... как их?.. с мозаиками?
– снова заладил свое молодой человек.

– Нужно издавать!
– В этом у Отавы не было никаких сомнений.

– А я разве говорю - не издавать? Нельзя не издавать! Все уже знают, уже тираж готов.

– Так в чем же дело?
– Отава делал вид, что никак не поймет, к чему клонит его собеседник.

– А Паливода?
– вскочил тот и пробежался по кабинету.

Отава молчал, и руководителю понравилось его испуганное молчание.

– Я понимаю, что вы тоже этого не хотите. Ибо вы - честный советский ученый. Мы тут долго советовались, и вот есть такое мнение, - он пристально посмотрел на Отаву, - предложить вам, чтобы вы подписала предисловие и комментарий к этим... как их?.. мозаикам, значит, вместо Паливоды... Вы известный специалист, вас всюду знают. К тому же еще и, - он засмеялся наивно, как смеются парни на гулянке, - и фамилии же у вас казацкие: Отава, Паливода...

– Нет, я не могу этого сделать, - поднялся Отава.

– Да вы сядьте! Куда вы? Не нужно горячиться. Спокойно подумайте...

– Нет!
– Отава уже направился к двери.

– Но ведь, товарищ профессор...

– Никогда! Я только ученый. Моя специальность - древнее искусство...

– Но мы с вами...

– Я не могу продолжать этот разговор.
– Отава уже держался за дверную ручку.

– Ну, хорошо. Кого бы вы нам посоветовали?

– Не знаю. Не могу быть вам полезным.

А через два дня к Отаве домой притащился Бузина. Еще в коридоре он уставился глазами в развешанные иконы на высоких, покрашенных в черный цвет стенах, в восторге воскликнул:

– Товарищ профессор! Я склоняюсь перед вами!

– Ну зачем же такие суперлятивы?
– смутился Отава, не привыкший ни к выражению, ни к слушанию неприкрытых комплиментов.

– Это же такое богатство!
– разливался в своем восторге Бузина.
– А этот черный фон! Это же просто чудо.

Отава сам выдумал черный фон для икон в коридоре, -

кажется, именно этим окончательно доконал свою бывшую жену, которая еще соглашалась как-то существовать в музее, но уже в черноте могилы - ни в коем случае! Бузина был первым, кто похвалил черный коридор, и у Отавы невольно зародилось чувство симпатии к молодому научному сотруднику. Он посмотрел на него внимательнее и заметил, что у молодого человека весьма эффектная внешность. Высокий, крепко сложенный, почти атлет, густые черные волосы, настолько густые, что ему позавидовали бы все лысеющие и начисто лысые, большие выразительные глаза, будто на фреске. Чтобы как-то проявить свое расположение к гостю, Отава попытался пошутить:

– У нас с вами совпадают вкусы, коллега. Не потому ли, что наши фамилии имеют в себе нечто общее? Они - растительного происхождения.

– В самом деле, - обрадовался Бузина.
– А вот у нас в классе, когда я учился в школе, было полно фамилий животного происхождения. Коровченко, Бугаенко, Заяц, Волк, Бык.

– Очевидно, все-таки фамилии растительного происхождения - самые древние, - высказал предположение профессор.

– Да, да, - согласился Бузина, - а фамилии животного происхождения это вторая очередь.

– И уже после этого идут фамилии, производные от профессий: Гончар, Швец, Стельмах, Меняйло, Кравец, Коваль, Лупий, Орач. Между прочим, по этому принципу с течением времени давали повторные имена христианским святым. Илья-громовержец или пустынник, Николай-чудотворец, Симеон-столпник. Я покажу вам необычайно редкостную икону с изображением Ильи-пустынника. Обратите внимание на фон. Приходилось ли вам видеть когда-нибудь икону, написанную словно бы не на липовой доске, а на старинной слоновой кости? Гляньте. Абсолютная иллюзия пожелтевшей слоновой кости! И этот тон сохранился в неприкосновенности с одиннадцатого столетия! Вы можете представить?

– Очевидно, икона была покрыта позднейшими записями?
– высказал догадку Бузина.

– Восемь слоев олифы!
– воскликнул профессор.
– Я снял их один за другим собственноручно, не доверяя ни одному реставратору.

– Но ведь именно эти слои и спасли то, что было написано еще в одиннадцатом столетии. И то, что когда-то казалось злом и варварством, теперь превратилось в пользу, - вслух размышлял Бузина.

Профессор посмотрел на молодого ученого с еще большей симпатией. Кажется, он вовсе не такой уж и безмозглый, этот Бузина. Способен восторгаться, разбирается в иконах. Уже за одно лишь это ему можно простить все.

– Даже Пушкин, - уже и вовсе разошелся Бузина, - даже Пушкин! Помните: "Художник-варвар кистью сонной картину гения чернит"... Не понял великий русский поэт. Ведь что делал художник-варвар? Он покрывал олифой старую икону, чтобы уберечь ее от порчи. А олифа через каких-нибудь там восемьсот лет темнела, и уже новый "художник-варвар" зарисовывал эту потемневшую икону своим сюжетом и тоже покрывал его олифой. И так под теми темными напластованиями жила древняя икона, пока такой вот чародей, как вы, Гордей Всеволодович, не освободили ее, не показали миру.