«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Бояршинов Виталий

Не менее тяжело сложилась судьба Татьяны Постниковой, по мужу Клюхиной. Муж попался ей не хозяйственный, а семья была большая. Муж рано умер, и на руках у ней осталось много детей. Она шила – «скорняжничала» и «выходила» детей. Школьное образование так и осталось при ней не использованным как следует: ничего не читала, всю жизнь только робила на семью.

Школьницы 90-х годов.

В одном классе со мной с 1894 г. по 1897 г. в теченской школе учились: Женя Бирюкова, Люба Кокшарова, Нюра Кокшарова, Саня Уфимцева и Саня Макарова. Годом раньше закончили школу Соня Бирюкова и Пелагея Комелькова. Позднее на год в 1898 г. кончили школу Нюра Мурзина и Юля Попова. В 1893 г. или даже в 1892 г. кончила школу Лиза Мизгирёва.

Лиза Мизгирёва была дочерью черепановского мельника – кержака. К чести её родителей нужно сказать, что они, сторонники «древлего исповедывания» и старины, согласились на то, чтобы дочь их, при том единственная,

училась в школе, т. е. в среде «мирских», которых они чуждались и общение с которыми они считали греховным. Я с Лизой встречался в школе после её окончания: она приходил помогать нашей учительнице – Елизавете Григорьевне Тюшняковой, когда у ней, у Елизаветы Григорьевны – ещё не было помощницы. Она иногда следила, как в каком-либо классе – в первом или втором – ребята решали задачи, читали, сшивала тетради и пр. Училась она в школе хорошо, и её любила Елизавета Григорьевна, как и она её. Школа для неё была единственной отдушиной от замкнутой жизни её семьи, единственных кержаков в деревне Черепановой. У девушки был очень спокойный и добрый характер. У ней была на редкость привлекательная и миловидная наружность. Она всегда была аккуратно одета и причёсана, но она была грустной и, очевидно, находилась под «влиянием» постоянной мысли, внушённой родителями, о том, что она должна сторониться «мирских». Она чувствовала себя как будто в чём-то виноватой перед другими и старалась задобрить других детей: то тайком сунет кому-либо из них пряник или конфетку, то поможет одеться и пр. Она казалась нам старшей сестрой, и мы любили её, жалели. Мы были очень опечалены, когда узнали, что она умерла «Христовой невестой» 16-ти или 17-ти лет.

Пелагея Комелькова, по-нашему школьному, Палашка Комелькова была из семьи среднего достатка. Жили Комельковы в соседстве с нами. В одном классе со мной учился её брат Алексей, по-нашему Алёшка Комельков. Елизавете Григорьевне удалось как-то убедить родителей, чтобы они отдали учиться в школе Палашку, а потом они сами уже привели в школу и Алёшу. Палашка у нас в школе была запевалой молитв: перед уроками «Царю небесный», перед обедом «Отче наш» и в конце занятий «Достойно [есть]». Голос у ней был «зычный», как иерихонская труба, густой и сочный контральто. А в обычных песнях, которые пелись на уроках пения она не проявляла своего таланта. Девка была крепкого сложения и среди других казалась старше по возрасту, а поэтому среди других девочек была неприступной, т. е. её мальчишки побаивались обижать, чего не лишены были прочие школьницы. По окончании школы Палашка пережила обычную долю деревенской девушки, т. е. в своё время вышла замуж и перешла на положении обычной деревенской бабы, которая ни в чём не могла применить свою грамотность за отсутствием подходящей для этого среды.

Соня Бирюкова была дочерью теченского протоиерея Владимира Бирюкова и относилась ко второму поколению теченской молодёжи. По окончании епархиального училища она вышла замуж, точнее – её выдали замуж за юношу, который принял потом священный сан. Семейная жизнь её сложилась тяжело: муж её оказался человеком беспокойным, чего-то ищущим в жизни, подверженным житейским бурям. После Октябрьской революции он особенно оказался «взыскующим града [Господня]», был выслан в Алма-Ату и там «потерялся». Соня одна «поднимала» семью – работала в начальной школе учительницей и за свою работу получила орден Ленина. Она здравствует и поныне, энергичная, не растерявшая совсем силу, помогает по хозяйству своим внукам. Ей 78 лет.

Иначе сложилась жизнь её сестры Жени после Октябрьской революции: она потеряла мужа, немного работала в школе учительницей и рано умерла от туберкулёза, оставив четырёх детей. До Октябрьской революции она, как и её сестра, кончив епархиальное училище, была деревенской «матушкой».

Люба и Нюра Кокшаровы были дочери братьев Кокшаровых – Константина и Павла, знаменитых у нас на селе земских ямщиков. Они вели комбинированное хозяйство: земледелие и службу по земству. Константин наследовал от своего отца – Ивана Петровича – «ямщину», а Павел работал «почтарём». Это обстоятельство наложило своеобразный оттенок на их семьи: у них водилось больше денег, чем у «чистых» землеробов, больше они знали дорогу в лавочку А. Л. Новикова, лучше одевались и, соприкасаясь по работе с культурными людьми, сами имели более культурный вид. Люба и Нюра среди деревенских девочек, детей землеробов, выделялись лучшим одеянием: вместо деревенских сарафанов на них были какие-то кофточки, которые как-то старили их. Люба казалась старше нас всех и училась туго. По окончании школы, как мне передавала наша старшая сестра, Люба научилась шитью по «моде» и стала швеёй, а Нюра работала по хозяйству. В своё время обе вышли замуж за людей своего «круга», т. е. причастных к ведению комбинированного хозяйства.

Судьба Сани Уфимцевой сложилась тяжело. Она была из семьи зажиточного крестьянина, и её выдали замуж, как у нас говорили, за «ровню», но у ней ещё в девках случилась какая-то психическая болезнь – она «сходила с ума», и это сказалось потом на её замужестве. Саня была единственной из моих школьных соучениц из семей землеробов, с которой у меня была случайная встреча в юношеские годы, в годы уже позднего юношества. Я возвращался однажды из Верх-Течи и подъезжал к теченским польским воротам со стороны Нижне-Петропавловского села. Впереди меня шла женщина.

Она открыла мне для проезда ворота, приветливо улыбаясь. Я удивился такой любезности молодой деревенской женщины, и лицо её мне напомнило что-то из прошлого. Я потом догадался, что это была Саня Уфимцева: у ней были тонкие черты лица, которые придавали ей миловидную наружность. Мне захотелось поговорить с Саней, но она уже поспешила скрыться в лесу, очевидно, чтобы избежать встречи, которая могла бы быть истолкована, если бы её кто-либо заметил, предосудительной.

Саня Макарова была из бедной семьи. В школу она приходила в разных «обносках» из мамонькиной одежды. Девочка старалась учиться. В возрасте семнадцати лет её отдали в Верх-Теченский женский монастырь, где у ней была какая-то тётка.

Вот как сложилась судьба моих школьных соучениц. Среди нас, мальчишек, они выделялись, как островок, пёстрый по внешнему виду. Сидели они на первых партах возле столика Елизаветы Григорьевны, как бы у ней «под крылышком». Да им и приходилось быть «под крылышком» учительницы среди мальчишек, всегда озорных. А школьные «нравы» были такими, что мальчишки считали позорным сидеть с девчонками на одной парте, и одним из наказаний для них было посадить сидеть с ними. В этом случае (а это в школе применялось) «преступник» защищался от попытки посадить его к девчонкам, сопротивлялся «что есть мочи» – прятался «под» парту, барахтался, а если всё-таки его садили рядом с какой-либо девчонкой, то горе ей было за это: в перемену он старался «рассчитаться» с ней за своё унижение. Жалкий вид у девчонок был на уроках грозного законоучителя, протоиерея Владимира Бирюкова. Мальчишки и те на уроке сидели у него, как «на углях»: рука у него была тяжёлая, а щелчки по голове двуперстием крепкие: стукнет так, что «искры летят из глаз». Что говорить, девчонки трепетали.

На особом положении в школе была Нюра Мурзина. Отец у ней был сельским писарем и перевёлся откуда-то в Течу. Девочка пришла в школу во второй класс. Раньше она училась в какой-то городской школе, кажется, в Шадринске, или Челябинске, где работал её отец. Девочка выделилась своим наружным городским видом среди деревенских, а особенно своими учебными пособиями. На книжках у ней были картинки-перепечатки, тетрадки завёрнуты в цветную глянцевую бумагу. Это было новостью для деревенских школьников, и началось паломничество к новой ученице с просьбой: «покажи, покажи». Девочка оказалась на славе, и когда в Тече появились на зимних каникулах годом раньше окончившие школу, а теперь дальше учившиеся в средних школах – друзья Вася Новиков и Паша Бирюков, они, наслушавшись о такой «знаменитости», пришли в школу, как кавалеры, и познакомились с Нюрой. Нужно к тому сказать, что девочка с русыми светлыми волосами, тонкими чертами лица и голубыми глазами имела вид немецкой Грэтхен. [154]

154

Вероятно, автор имеет в виду образ Грэтхен в трагедии «Фауст» немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832).

Юля Попова была дочерью проживавшей в Тече Марфы Васильевны, вдовы какого-то чиновника. Мамаша её была швеёй-модисткой. Девушка имела очень смуглое лицо, как у цыган, что в те времена было не в моде, а идеалом считалось белое лицо. Девочка считала себя как бы обиженной природой, и также смотрели на неё и школьники.

Все эти школьницы были воспитанницами нашей незабвенной учительницы Елизаветы Григорьевны Тюшняковой.

Из школьниц более позднего периода мне известны, кроме нашей сестры Юлии, девочки из семей Пеутиных, Козловых, Юговых, Чесноковых, причём из Юговых и Чесноковых две девушки стали при советской власти учительницами в Тече. В теченской же школе, очевидно, училась дочь черепановского крестьянина Семёна Ивановича Черепанова – Мария Семёновна, которая работала учительницей в Сугояке, добившись «самоуком» этого звания и должности. Таким образом, теченская школа послужила для многих её абитуриенток отправной точкой для работы по народному образованию.

В настоящее время в Тече школа-семилетка. Специальное школьное здание построено на пустыре у бывшего «крестика». Здание приземистое, но просторное, обеспеченное соответствующим оборудованием. В один из своих приездов в Течу в пятидесятых годах я посетил эту школу в день открытия занятий – 1-го сентября. Я осмотрел классы, учительскую и прочее. Для меня было необычным видеть в Тече школьников и школьниц в возрасте 14–15 лет. Девочки были в простеньких, но форменных платьях. Я отрекомендовался и рассказал, как около шестидесяти лет назад я учился в Тече. Они слушали меня внимательно, но им, вероятно, трудно было представить то, о чём я им рассказывал. Я внимательно вглядывался в их лица и старался воскресить в своей памяти наше прошлое учение в Тече. Я заговорил, сколько мог, по-немецки и услышал ответы на немецком языке. Это были тоже, что и мы, теченские мальчишки и девчонки, но совсем другие. И вспомнились бессмертные грибоедовские слова: «Как посравнить век нынешний и век минувший – свежо предание, но верится с трудом». [155] Это была совсем другая Теча и совсем другая теченская молодёжь – советская молодёжь.

155

Из пьесы А. С. Грибоедова «Горе от ума».