Длань Одиночества
Шрифт:
Никас хотел спорить, оправдываться, жестикулировать, приводить примеры и всячески сваливать вину на. Но сама абсурдность ситуации ввела его в состояние близкое к сонному параличу. Возможно, распрямилась одна из пружин, которые Никас сдавливал, пытаясь не обращать внимания на… некоторые ситуации.
Меня доконали контрасты, — подумал журналист глядя на поникший роман. Бег от этих жутких существ был чем-то почти объяснимым. Там я, хотя бы, знал, что нужно делать. Улепетывать со всех ног. Это не так уж и сложно. Пожалуй, если б все мое паломничество состояло
Бедный, замученный правками роман, который начинал писаться как сборник мемуаров. Ты явно никогда его не закончишь и не уделяешь этому большого значения, тем не менее, ощущая особое место творчества в своей жизни. Перечитываешь, время от времени, избранные фрагменты, и говоришь: я творец. Выше. У меня есть перспектива. А что у других? Может и допишу. Надо только поесть.
А он, оказывается, страдает. Его гнетут эти холодные земли, хрупкое тело засыпано шершавыми «может быть» и колючими «подождет».
Кому такое может прийти в голову?
Никас Аркас, может быть тебе?
— Я не знал.
Роман не обернулся.
— И никто этого не знает! — твердо добавил Никас. — Ну, сам посуди, кому такое может прийти в голову? Нужно быть немного повернутым, чтоб верить в это, не побывав здесь.
— Ага, — равнодушно бросил Роман. — Просто у нас здесь у всех психология гибнущего. Гибнущему безразлично, почему его не спасают. Он просто отчаян. Отчаян и зол на всех, лично на каждого, кто не протянул ему руку. А когда… Когда видишь как другие воспаряют. Как к ним возвращается искра. Как крылья, длинные, во все стороны… Два, четыре, восемь. Белые перья. И они летят. И тогда, всего на мгновенье, — но мы видим! — тьма наверху расступается. И там есть что-то! Что-то светлое, крикливое! Хаос, тепло, гигантское количество энергии…
Роман трясся от возбуждения. Речь его стала неровной, накидка зашевелилась, пошла волнами. Он разразился знакомым Никасу смехом. Смех знакомый, но чей, и в каком мире услышанный, быстро утих.
— Это место как раз для меня, — прошептал Роман одержимо.
Никас хотел отмолчаться, но как-то само собой вырвалось:
— Мне жаль.
Роман вдруг обернулся. На мальчишечьем лице снова была улыбка.
— Это уже кое-что, — произнес он смиренно. — Знаешь, это ведь один шанс на миллион. У меня, во всяком случае, появилась возможность сказать что-то своему создателю. Лично! Кто еще может похвастаться этим? Создатель!
— Да?
— Ты — тупой осел.
— Очень похоже на правду.
Роман вздохнул с видимым облегчением.
— Не поверишь, сколько из наших мечтают хотя бы об этом, — с гордостью добавил он.
Журналист усмехнулся.
— Как думаешь, есть у нас еще с тобой шансы? — спросил роман с деланной сухостью в голосе.
— Я здесь в очень неудобном положении, — поделился Никас. — Меня хотят принести в жертву.
— О.
— Да.
— Значит ты здесь не ради меня?
Аркас задумчиво мял пальцы, держа посох подмышкой.
— Извини, но нет. Меня затащили сюда обманом, если быть честным. Дважды обведя вокруг пальца.
— Ты здесь первый, — сказал роман, поглядев на Никаса. — До тебя создатели никогда не попадали на Дно.
— Так это место называется?
— Да. Здесь собираются заблудшие идеи. Те, о которых забыли авторы. Некоторые спасаются. Некоторые… Ну, ты их видел. Большинство спят. Я тоже спал. Я долго думал и пришел к выводу, что меня разбудило твое появление в Многомирье. Так говоришь, тебя забрали?
— Так и есть.
— Это очень необычно. Хотя мне трудно сказать наверняка. У нас здесь очень мало информации о том, что творится снаружи. В основном шепотки… Из-под камней.
— Там сейчас довольно напряженная обстановка, — поведал журналист. — Смысл в том, что людей похищают регулярно. Они нужны, чтобы сдерживать древнюю злую страсть под названием Одиночество. Иначе орды негативных сущностей и страстей нахлынут на Многомирье и уничтожат его.
Роман остановился. В глазах его читалось восхищение. Никас поймал себя на мысли, что смотрит на собственное отражение пятнадцатилетней давности. Он списывал образ Адама с самого себя.
— Это же просто потрясающе! — воскликнул роман. — И там всегда так весело?
— Я бы не сказал, что это весело, — сдержанно возразил Никас. — Меня постоянно пытаются то застрелить, то сожрать.
Ужасные испытания! — некстати вмешался внутренний голос Никаса. Особенно лучший секс за последние тридцать четыре года. Ох уж эта садистка Мишель.
— Обалдеть! — экзальтированно пропел роман. — Прямо как в наших путешествиях! Поверить не могу, что ты лишил меня всего этого.
Он снова приуныл.
Журналиста вдруг кольнул отцовский инстинкт. Он начал проникаться любовью и сочувствием к этому потерянному ребенку. К чему-то близкому, столь непривычно родственному.
На ощупь роман был теплым и воздушным. Аркас обнял его, не жалея ласки. Детище ответило. Оно уперлось макушкой Никасу в живот и обиженно засопело.
— Прости меня, — прошептал Никас.
И добавил уже в полный голос:
— Скажу тебе по секрету, я здесь оставаться не собираюсь. Должен быть способ попасть обратно в мир Материи!
— Ты хочешь бежать? — удивленно спросил роман, подняв голову.
— Конечно. Но сначала наподдам Одиночеству. Вспомни Адама. Он никогда не сдавался. И профессор Грей. И даже Атилла, в этой ситуации, не стал бы мирно дожидаться гибели!
Роман широко улыбнулся.
— Тебя зовут Свет Ригеля, — сказал вдруг Никас и сам заулыбался. — Я вспомнил! Так называется артефакт, из-за которого все закрутилось.
Они оба засмеялись от радости. И как необычен был этот сигнал здесь, посреди мира погибших надежд. От того их, наконец, услышало Охлаждение.