Длинная дорога в Аммеру

Фрэнк О'Коннор

Длинная дорога в Аммеру

Перевод М. Шерешевской

Каждый вечер ее можно было видеть с кувшинчиком в руке на дороге в лавку мисс О., куда она тащилась за пивом, - бесформенная, словно куль, старуха в клетчатом, вылинявшем до цвета табачной пыли платке, который пригибал ей голову на грудь, где она придерживала его, сжимая в горсти складки; холщовый фартук и пара мужских башмаков без шнурков дополняли ее наряд. Набрякшие глаза казались тугими комочками плоти, а розовое, словно вырезанное из редиски, старческое лицо было сведено надвигавшейся слепотой. Старое сердце служило плохо, и она то и дело останавливалась передохнуть, ставила кувшинчик

на землю и прислонялась к стене, спуская на плечи тяжелый платок. Мимо проходили люди; она пугливо разглядывала их; они здоровались с ней, а она поворачивала голову и долго смотрела им вслед. Пульс жизни бился в ней все тише, щшгь с трудом можно было уловить его слабое, неохотное биение. Иногда, в порыве странной робости, она отворачивалась к стене, доставала из-за пазухи табакерку и, отсыпав щепотку на тыльную сторону кисти, нюхала табак. Табачная труха оседала на носу, верхней губе, осыпала ветхую черную кофточку. Подняв отекшую кисть к глазам, старуха придирчиво и укоризненно рассматривала ее, словно желая понять, почему рука уже не служит ей верой и правдой. Затем отряхивалась, подхватывала кувшин, утиралась подолом и тащилась дальт"

ше, держась поближе к стене и громко постанывая.

Добравшись до дома - небольшого строеньица, лепившегося на уступе холма - она сбрасывала башмаки, вываливала на стол горшок картошки и вместе со стариком сапожником, который снимал у нее угол, ела ее, счищая кожуру пальцами и макая в кучку соли на столе, а к кувшинчику с пивом они прикладывались по очереди. Жилец был веселый, философического склада старик, звали его Джонни Торнтон.

После ужина они сидели при свете очага, разговаривая о былом своем деревенском житье, о соседях, давно уже умерших, о духах, эльфах, приворотах и наговорах.

Ее сына, приносившего ей месячное содержание, всегда коробило, когда он заставал их за подобными разговорами. Состоятельный торговец, он держал бакалейную лавку на Южной главной улице, владел собственным домом в Санди Уэлл и был бы только счастлив, если бы мать разделила с ним окружавшее его великолепие - ковры, фарфор и часы с боем. Он сидел, насупившись, между двумя стариками, поглаживал длинный подбородок и силился понять, почему они с таким упоением толкуют о смерти, к которой относились, как в старину, не страшась перехода в мир иной.

– Ума не приложу, что вам за радость от таких разговоров?
– не выдержал он однажды.

– Каких таких, Пет?
– спросила мать, кротко улыбаясь.

– Бог мой, - сказал он.
– Вы только об одном и говорите: покойники, могилы, те, кто были, сплыли и быльем поросли.

– Ах ты! Ах ты! Почему же нам их не помянуть?
– невозмутимо возразила старуха, пытаясь застегнуть раскрывшуюся на груди кофточку.
– Разве там, на небесах, нас не больше, чем здесь?

– А что с того - все равно вы никого там не ете, да и не увидите даже!
– воскликнул он.

– Как же не узнаю, Пет?
– рассердилась она.
– Не узнаю Тумисов из Лэкро или Дрисколов из Аммеры?

– Ишь как вы уверены, что я повезу вас в Аммеру, - сказал он, поддразнивая мать.

– Как же иначе, Пет?
– спросила она, утираясь подолом и глядя на него со своей виноватой бессмысленновопрошающей улыбкой.
– А куда ты меня повезешь?

– А что, паше место на кладбище недостаточно хорошо для вас?
– спросил он.
– Рядом с собственным сыном и внуками?

– Неужто ты и впрямь хочешь похоронить меня в городе?
– Она вся съежилась, уставившись на огонь, и лицо ее приобрело надутое, упрямое выражение.
– Я вернусь в Аммеру - туда, откуда пришла.

–

Туда, где мы голодали и холодали, - с негодованием сказал Пет.

– Туда, где лежит твой отец, сынок.

– И у да, конечно, куда ж еще! Только ни мой отец, ни дед не сделали для вас и половины того, что сделал я. Сколько раз я рыскал по улицам Корка, чтобы добыть для вас несколько грошей.

– Да, рыскал, ничего не скажу, рыскал, - подтвердила она, глядя в огонь и вся трясясь.
– Ты был мне хорошим сыном.

– А сколько раз у меня живот подводило от голода, - продолжал он, проникаясь жалостью к самому себе.

– И это верно, - пробормотала она.
– Верно, верно, все верно. Тебе частенько приходилось щелкать зубами.

А что еще было делать при тех достатках, с какими мы остались?

– А теперь паш семейный склеп недостаточно хорош для вас!
– сказал с упреком сын. В его тоне прозвучала неподдельная горечь. Человек слабовольный, он ревновал мать к мертвым, к власти, которую они имели над ней.

Она взглянула на него все с той же виноватой, полубессмысленной улыбкой, прикрыв окруженные морщинками старческие глаза, и распухшими, безжизненными, словно деревяшки, пальцами принялась приглаживать желтоватые завитки у висков - что обычно делала, когда приходила в волнение.

– Нет уж, ты отвези меня в Аммеру, Пет, - чуть но плача попросила ока.
– Отвезгт меня к своим. Мне не будет покоя среди чужих. Я буду вставать и бродить окрест.

– Ну и глупости, мамаша!
– сказал Пет с возмущенным видом.
– Нынче такие штуки не в моде.

– Я здесь ради тебя не останусь!
– в бессильной ярости хрипло крикнула вдруг старуха и, схватившись за выступ над очагом, поднялась на ноги.

– А вас никто и не спросит, - отрезал он.

– Я буду являться к тебе с того света, - с усилием прошептала она, держась за выступ и наклоняясь к сыну с кривой ухмылкой.

– Еще большая глупость, - сказал он, презрительно тряхнув головой. Все эти духи, эльфы, привороты.

Она сделала шаг к нему и остановилась, распрямляя ладонями два желтоватых завитка, ее полумертвые глаза щурились и мигали в свете свечи, отечные, изрезанные морщинками щеки напоминали растрескавшуюся эмаль.

– Пет, - сказала она, - в день, когда мы уезжали из Аммеры, ты обещал привезти меня назад. Ты тогда был еще совсем мальчишкой. Собрались соседи, и напоследок я сказала им - уже на дороге: "Мой сын Пет дал слово, и он привезет меня сюда, к вам, когда придет, мой срок..." Это было так, клянусь перед всевидящим богом, что зрит меня сейчас с небес. Я все приготовила.
– Она шагнула к полке под лестницей и вынула два свертка. С благоговением развернув их, она низко склонилась над ними и, казалось, слова ее были адресованы себе самой: - Вот два медных шандала и свечи к ним, освященные. А вот и саван. Я сама выветривала его на веревке каждый месяц.

– Да вы совсем рехнулись, мамаша, - сказал Пет сердито.
– Ведь это сорок миль! Сорок миль, да все по, горам!

Она вдруг двинулась на него, шаркая босыми ногами и потрясая в воздухе рукой со скрюченными пальцами, и не только ее лицо, но и тело казалось слепым от старости. Хриплый, надтреснутый старушечий голос перешел на крик:

– Я привезла тебя оттуда, а ты отвезешь меня туда! Даже если на это пойдет твой последний грош, а тебе и твоим детям придется доживать свой век в богадельне - даже тогда ты отвезешь меня в Аммеру. И не по короткой дороге. Запомни, что я тебе велю. Не по короткой, по длинной! По длинной дороге в Аммеру, вокруг озера, по той, по которой я везла тебя оттуда.