Длинная тень греха

Романова Галина Владимировна

Или поймет? Всегда же понимала. По взгляду, по тому, как крепко были сжаты губы или насуплены брови, все понимала его прежняя жена. Болен ли, здоров, весел или печален. Ему и говорить ничего не нужно было. Подойдет, бывало, ладонь на затылок положит, в щеку поцелует и скажет что-нибудь такое… такое простое и милое, что сердце защемит, и все исчезнет куда-то сразу.

Отчего не понимал этого прежде, старый дурак? Отчего не ценил?

Оценил, когда с полным равнодушием столкнулся.

Ленке же до лампочки было, как и где у него кепка,

как в том анекдоте, ей-богу! Она ему и в лицо-то никогда так, как Танька, не смотрела. Чего уж говорить о том, чтобы прочесть что-то по глазам. Словесно приходилось разжевывать неоднократно, какие, к чертям собачьим, глаза!..

Он, что же, опять рассопливился? Опять в слезы?

Не заплачешь тут, когда обложило все со всех сторон: шантаж, одиночество, неизвестность, нездоровье. Если вот еще сейчас и Татьяна от него отвернется и не пожелает говорить, тогда все… Тогда дело труба.

Писарев вдруг замер, набрав последнюю цифру своего прежнего телефонного номера. Замер и загадал тут же: если Татьяна откликнется, потянется к нему, поймет, значит, все у него будет хорошо. А если нет, тогда…

— Алло. Слушаю вас, — Татьяна тихонько вздохнула, повторив через паузу. — Алло!

Голос жены зазвучал так обыденно, так знакомо, будто и не было никакого расставания. Будто это он ей с работы звонит и просит приготовить что— нибудь к ужину. Наваждение просто какое-то.

— Тань, это я, — тихо произнес Григорий Иванович и чуть не охнул от резкой боли, прострелившей левую лопатку. Сдержался, чтобы ее не пугать. — Здравствуй, родная.

— Гарик! Гарик, что случилось?! Господи, что-то же случилось?!

Она же умница была, его бывшая жена! Еще какая умница! Все сразу распознала и прочувствовала.

— Случилось, Тань! — просипел он сдавленно и придавил пальцами глаза, из которых сочились глупые слезы.

— Что?! Ну, говори, не томи! Ты что, болен, Гарик?! У тебя неприятности?! Ну, я не знаю просто, что и думать?! — она выпалила все это на одном дыхании, еле успевая выговаривать окончания, это манера у нее такая была, когда волновалась. — Что случилось, что?!

— Домой хочу, Тань! Домой!!! К тебе хочу, Тань!!! Не могу больше! — и не удержавшись, Писарев громко всхлипнул прямо в трубку.

Боль под левой лопаткой кралась между ребрами, к позвоночнику, стягивала мозг. Если сейчас Татьяна скажет ему что-то такое… Что-то такое глупое и несущественное… Или спросит, не пьян ли он, то он точно умрет.

— Тань! Простишь ли ты меня когда-нибудь?! Я ведь люблю, и любил только тебя, и жить без тебя не могу!!! — он плакал теперь громко, не стесняясь, плакал и повторял без конца. — Даже и не думал, что так будет! Жизнь просто кончилась, когда я ушел… Не могу без тебя, родная!!!

— Дурак старый! — в ответ ему тоже громко всхлипнула Татьяна. — Чего же ждешь? Пока сердце разорвется от горя? Не можешь, возвращайся!

— Правда?! Правда, Тань?! Ты меня… Ты меня прощаешь?! Мне можно вернуться, Тань?!

Господи! Он ведь когда-то

уже просил у нее так прощения. Когда-то, когда они были еще очень молоды и только-только собирались пожениться.

Он тогда с друзьями…

Подло, конечно, поступил. Слов нет и оправданий, подло! Удрал от нее на дачу с ровесниками, а попутно они еще и девчонок с портвейном прихватили. И кутили там с ними два дня. Кутили и предавались блуду. Это Танька потом так охарактеризовала его действия, не поверив его оправданиям. Когда стоял перед ней, весь помятый, в чужой помаде на рубашке и с чужим запахом духов.

Не поверила, но простила, потому что пообещал ей, что никогда не предаст ее больше. Никогда! А ведь предал…

— Я предал тебя снова, Тань. Снова предал! — ноги вдруг отказались его держать, и Писарев медленно осел по стенке на пол.

— Помнишь еще, не забыл? — плакала в трубку Татьяна, громко плакала, по-бабьи.

— Помню, Тань! Я все помню. Только… Бес в ребро, что ли?! Ты приезжай ко мне, Тань, а! Прямо сейчас приезжай. Худо мне что-то.

Григорий Иванович зажмурил от отчаяния глаза. Так вдруг захотелось ее увидеть прямо сейчас, прямо сию минуту. Увидеть и прижаться к ее родному теплому телу.

— Гришка!!! Слышишь меня, дурак старый! — вдруг закричала она истошно. — Ты не вздумай там умирать, слышишь??? Не смей, я приказываю!!!

— Приедешь? — по губам его скользнула еле заметная улыбка.

Все, теперь у него все будет в порядке. Татьяна его простила. И она любит его по-прежнему. И даже, может быть, приедет к нему сейчас. Хоть бы уж и приехала…

— Уже одеваюсь. — буркнула она недовольно. — Снова ты обвел меня вокруг пальца, дурак старый! Я сейчас приеду, знаешь зачем?

— Зачем?

Его не испугало ее недовольство. Сердце вдруг, перестав надсадно ныть и вытягивать из него все силы, пело, кувыркалось и подплясывало: приедет, приедет, она сейчас приедет.

— Затем, чтобы вещи твои собрать и домой забрать. Вот зачем! — огрызнулась его старая, верная и непокорная жена. — Не хочу я там в твоем мавзолее оставаться! Там от твоей жирафы еще след витает. Так что давай, складывай свои пожитки. Все пока, Гарик, жди.

— Точно приедешь, Тань?

У Писарева даже хватило сил снова встать на ноги и добрести до огромного стенного шкафа, где как в хорошей раздевалке грудились на вешалках его костюмы и рубашки.

Чудеса, да и только, вытворяет его милая Татьяна! Столько лет потерял, дурак старый. Стоило, наверное, одной ногой в пропасть свалиться, чтобы все это понять и переоценить.

Ну, ничего! Теперь-то уж точно все будет просто отлично. Все, все, включая чью-то идиотскую затею с шантажом. Он же загадал…

Глава 11

Утро нового дня Сима Садиков снова начал с праздного шатания по собственной квартире.

Прошло два дня с тех пор, как они с Галкой начали операцию под кодовым названием: «лавэ».