Длинная тень
Шрифт:
– Джордж, – прошептал Хьюго, – Джордж, ты меня слышишь? Джордж, что с тобой?
Джордж на мгновение затих, затем ужасная судорога скрутила снова его тело. Хьюго тоже прошиб пот, и он повернулся к хозяйке гостиницы:
– Ему никогда раньше не бывало так плохо. Он с детства страдал такими приступами, но сейчас... – запах болезни, заполнявший комнату, был настолько ужасен, что его тоже затошнило. Он перехватил взгляд Джона и сглотнул.
– Тебе надо ехать за матерью. Я думаю... он... очень плох.
Хозяин гостиницы, услышав последние слова, сказал:
– А
Хьюго с готовностью ухватился за эту идею.
– Да, да, вы правы! Давайте подождем доктора, это разумно. Ему обязательно станет лучше, как всегда бывало раньше.
Но тут Джордж издал еще один, более протяжный стон, выгнулся дугой над кроватью так, что к ней прикасались только плечи и пятки. Простыни под ним были насквозь мокры от пота и поноса. Хьюго передернуло.
– Нет, – сказал Джон, – лучше я поеду сразу. Хьюго прочитал в его глазах спокойствие безнадежности и кивнул.
– Тогда сделай все, как надо. Возьми почтовых лошадей и денег – столько, сколько понадобится. Иди.
Джон молча вышел. Хьюго опять повернулся к кровати. Сведенное судорогой лицо не было лицом его брата – красивого, сильного, умного, бесподобного Джорджа. Что сказала бы Каролин, если смогла бы сейчас увидеть его? Вернулась служанка, неся чистый таз и сухие полотенца. Хозяйка взяла одно, чтобы осушить пот на лице Джорджа.
– Нет, дайте полотенце мне, – и, поскольку женщина колебалась, добавил более мягко: – Я сам, все-таки он мой брат.
Благодарение Богу, дороги были сухими, а неполная луна светила достаточно ярко. Учитывая срочность своей миссии и приличную сумму, отпущенную на дорогу, Джон без труда получил почтовых лошадей и приехал в Пэлл Мэлл около семи утра. Он звонил в дверь Чельмсфорд-хаус в час, когда обычно заканчивалась утренняя месса, а графиня готовилась к завтраку.
– Господи, сделай так, чтобы она была дома, – молил Джон.
Его ноги тряслись от усталости, а разум почти помутился от страха. Слуга, открывший дверь, не сразу узнал его и отнял драгоценные минуты, чтобы послать за Берч. Берч при виде его издала страшный вопль, схватившись за горло.
– Что такое, Джон? Случилось что-то страшное?
– Проводи меня к госпоже, Берч, быстро! Граф болен, очень болен!
Аннунсиата сидела за маленьким столом в своей спальне, держа в руках хлеб с маслом, но когда она подняла взгляд и увидела Джона, ее реакция была молниеносной.
– Что случилось? Хьюго болен? Говори же, Джон!
– Госпожа, лорд граф... Его старая болезнь... но гораздо хуже. О, моя госпожа, мне кажется, вам надо ехать немедленно!
Кровь мгновенно отлила от лица Аннунсиаты, и Берч подумала, что та сейчас упадет в обморок, но через секунду хозяйка встала, так сильно сжав кусок хлеба, что он рассыпался и упал на пол. Ее губы были бескровными, но голос вполне спокойным:
– Я еду! Немедленно. Берч, пойди и прикажи запрягать. Хлорис, помоги мне одеться. Джон,
– О, моя госпожа...
– Ладно, садись. Ты сделал все, что мог. Ешь, пока я одеваюсь, и мы сейчас же отправляемся.
Когда они прибыли в Оксфорд, еще не было и трех часов пополудни. Хотя Аннунсиата была измучена дорогой и задержками в пути, она взяла все в свои руки спокойно, как когда-то ее отец, командуя запаниковавшими солдатами в сражениях Йорков. Она оказалась у постели сына в самый нужный момент. Запах в комнате стоял невыносимый: болезнь, кровь, рвота, понос, пот, горящие свечи, травы – и было удушающе жарко, но ничего этого она не замечала. Казалось, что в комнате толпа народа: хозяин гостиницы с женой, их слуги, слуга Джорджа, священник, доктор и его помощник, – но они расступились перед ней, как Красное море перед Моисеем. Аннунсиата подошла к кровати и посмотрела на то жалкое подобие человеческого тела, которое раньше было ее сыном. Жалость и ужас сжали сердце.
– О, Господи, что ты с ним сделал? – прошептала она. Почему Джордж так изменился? Аннунсиата опустилась на колени, протянула к нему руки, но дотронуться так и не решилась. Доктор опередил ее вопрос.
– Мы сделали все, моя госпожа. Все, что только могли придумать. Клизмы, пиявки, кровопускания, горячие утюги к пяткам, но, похоже, ничто не помогло.
Господи Боже мой! Его бедные, несчастные ноги! Крик подступал к горлу, но она справилась с ним. Боже правый! Что мы сделали ужасного, чтобы заслужить такое несчастье?
– Уходите, – прошептала она, с трудом найдя на это силы, – уходите, все уходите.
– Но, госпожа... – начал доктор. Она повысила голос:
– Уходите! Вы сделали все, что могли придумать. Теперь оставьте его с миром. Джон, проводи их.
Медленно, перешептываясь, все покинули комнату. Аннунсиата, внимание которой было приковано к постели умирающего сына, ничего не видела и не слышала. Джордж был в коме, и за это она мысленно благодарила Бога, надеясь, что сын избавлен от лишних страданий. Она попыталась нежно разгладить его лицо, сведенное судорогой, но оно было безжизненным, глаза ввалились, от прежнего очарования не осталось и следа. Как он мог так быстро измениться?
Джон подошел к ней сзади, протягивая сухое полотенце. Она отвела назад волосы своего ребенка и вытерла пот с его лба.
– Джон, мы можем поменять ему белье и рубашку?
– Да, госпожа, – ответил Джон.
Он вышел и очень быстро вернулся, неся все, что она просила. С помощью Майкла они поменяли белье, переодели Джорджа и уложили в кровать.
– Боже мой, он такой легкий, – прошептала Аннунсиата.
Джордж уже начал расслабляться, и она смогла распрямить его тело.
– Святой Боже, его бедные ноги, – пробормотала она, глядя на его потемневшую кожу, протерла сына сухим полотенцем, и слезы жалости наконец брызнули из ее глаз. – Клянусь, я больше никогда не позову доктора. О, мой сын, они замучили тебя! – Она оглянулась, ища глазами Джона, хотя тот был рядом, а за ним стоял Хьюго.