Дмитрий Донской (1947)
Шрифт:
— Ну, возьми, ешь. Ежели правду баешь.
— Правду.
— А все ж приглядывай, Кирилл. Уйдет!
— И то правда, — согласился Бернаба. — Приглядывать надо. Могу уйти.
Мгла прояснялась. Пошли вперед, пробираясь к Перевитску. Туда хлынуло много беженцев из Рязани.
«Верно, и Анюта ушла туда!» — думал Кирилл.
Бернабе он теперь аркан не на шее стянул, а промеж связанных рук так ордынцу было легче смотреть на свет.
Днем блеснул просвет. Выбрались
Объехали городьбу, отыскивая тропу к деревне. А тропа привела опять к городьбе, но здесь был разметенный ток: видно, деревня рядом.
Ежели полей не огораживать, урожая не соберешь: скот бродит без пастуха, на вольной паствине. Да и зверь посевам вредит: кабаны в рожь норовят залезть, на сладкие зеленя; медведь — на овсы, когда овсы наливаются. Хотя жердь для зверя и не велик заслон, а все ж преграда.
На крутом пригорке возле лесного ручья высилась деревня — два двора. Один совсем подгнил, покосился; другой стоял крепко: видно, из старого жилья в новое перебрались, а старое новоселам подкинули.
Крестьяне заперлись — будто от врага можно отсидеться! Но Кирилл понимал: в каждой щели — глаз. Он подъехал к двери и начал негромко уговаривать:
— Нам бы молока испить. Шли-шли лесом, намучились. Думали — живым не выбраться. Выбрались — свои, как от татар, запираются.
За дверью глухо и осторожно прозвучал старческий голос:
— Откеда вы?
— Рязанские. Город-то порушен. Слыхали, что ль?
— Откеда ж слыхать!
— Так откройтеся.
— Повремени.
Видно, всей семьей разглядывали через щель.
— А ну как вы — татаровья?
— Да не, рязаны.
— А чего ж столь пестры?
— Это полоняник с нами.
— Коли вас пожгли, откуля ж полонянам быть?
— Да открывай, что ль!
Видно, продолжали разглядывать. Тогда Кирилл сошел с коня и достал из-за пояса мешочек с трутом. Из-за двери торопливо и громко старик спросил:
— Ты чего?
— Запалю вас, да и к стороне.
— Погодь, погодь!
Слышно, отваливали тяжесть от двери. Заскрипел тяжкий деревянный засов. Приземистая дверь открылась. Через высокий порог перелез длиннобородый, широкоплечий старец и, щурясь на свет, обидно сказал:
— На уж, на! Казни!
Но тотчас упал на колени и земно поклонился:
— Не ведаю, что за люди. Но, коли милостивы, милуйте.
Кирилл смотрел на темную, будто покрытую вечной пылью, серую холстину длинной стариковой рубахи, на рваную дерюгу его полосатых порток.
— С миром пришли, не бойсь, батюшко! —
— Ну, спаси вас бог! Хорошо б, коли правда.
— Правда.
— Так спалили Рязань, стало быть, нехристи?
— Всю.
— Нас-то, видать, лес спас.
— Видать, лес.
— А не татаровья ль вы?
Тогда заговорил Клим:
— Вишь, татарина на поводу ведем.
— Хорошо б, коли б так.
Но уже просунулись из-под деда русые ребячьи головы, и степенно сошла с крыльца хозяйка, держа ломоть хлеба и берестяной ковш с молоком.
Старик помолчал, пока Кирилл принял и отхлебнул молоко, но дальше терпения не хватило.
— Слушь-ка, не слыхал Емелю Лыкина, боярина, в Рязани не прибрал бог под лезвием басурманским?
— А он те сродни, что ль?
— Не. Боярщину ему платим. А коли погиб, не взыщет.
— А велику ли?
— С двух коробьев.
Вдруг Бернаба спросил у Кирилла:
— Сколько платят? Не понимаю.
— А ты слушай. Два короба зерна сеют. По сему и посев исчислен.
Старик встревожился:
— Чего это у вас татарин по-нашему смыслит?
— Смышлен.
Не видя от приезжих обиды, старик позвал их в дом.
— Дак что ж? Не слыхал?
— Об Лыкине-то? А ежели и убили, другой Лыкин сыщется. Да и татары, глядишь, ненароком нагрянут. Поопаслись бы вы!
— Сейчас все в лес уйдем.
— А домы?
— А домы пожжем.
— Это к чему ж? — удивился Клим.
— Правильно задумано, — одобрил Кирилл.
Старик ответил Климу:
— Ежели Лыкин цел, скажем ему: хозяйство татарами пожжено, хлеб взят. Если ж избы устоят — надо Лыкину платить, надо Ольгу платить: Ольг город поднимать станет, надо сыновей отдать — Рязань войско подновлять будет. Дом поставить не велико дело, а хлебушек-то надо цельный год растить.
— Может, тое и верно? — задумался Клим.
— Мудр ты еси! — одобрил Кирилл. — Может, придется когда пройтить, от непогоды укроешь. Как тебя звать-то?
— Гридя я. Приходи.
Они еще пили молоко, а из изб уже начали выносить скудный скарб, голых ребят, на коих не было иной одежды, кроме истертых валенок, черные горшки, кусок холстины и все это бегом уносили в лес. А в клети под присмотром Гриди ребята сыпали в коробья хлеб, заботливо застилали каждый короб ветошкой и тоже волокли в кустарник — видно, в лесу на такой случай имелся тайник. Овес увязывали в веретья, и, когда Кирилл пошел к лошадям, лесная деревня уже успела опустеть. Лишь Гридя оставался, следя, как ребята приваливают к стенам копны соломы на поджог.