Днепр

Рыбак Натан Самойлович

XIII

Проносились над Дубовкой бури. Бушевали в степях вихри. Ходили по кашпуровским лесам буреломы, вырывали столетние сосны. Как обгорелая пакля, чернело на деревьях воронье.

Дважды за это время сковывал мороз днепровские воды, и дважды освобождались они. Точно непокорный узник, разбивал Днепр ледяные оковы. Шумели седые волны, выплескивались на берега, заливали луга, буераки, людские жилища. Гул порогов, как эхо артиллерийского боя, разносился в приднепровских степях.

Выходила Ивга в степь,

расстилавшуюся за хмурым барским парком, и, приложив руку к глазам, высматривала, не едет ли отец. Но на горизонте, куда упиралась разъезженная, вся в лишаях сероватого снега дорога, никто не появлялся. От земли пахло вишневым корнем. Ветер хлестал по телу и свистел в ушах. Ивга с надеждой всматривалась, может, из молочного тумана, что пеленою стелился по земле, вынырнет знакомая фигура. Тщетно ждала и, не дождавшись, возвращалась на барский двор.

Лютые зимы и ветреные весны прошли над Дубовкой. И вот пришла новая зима, слякотная, с туманами, и принесла с собою слухи, каких еще не бывало в селе.

В марте пронеслась по селу такая весть, от которой Данило Кашпур заскрежетал зубами. Хотелось выть и кричать, лупить кулаками, душить собственными руками тех, кто так неожиданно, так нагло нарушил взлелеянный в мечтах и, казалось, вечно счастливый бег его жизни. Поп Ксенофонт сидел перед Кашпуром, мелко крестился, дрожащим голосом рассказывал:

— Ниспослал господь нам за грехи наши тяжкие испытания, Данило Петрович… К сожалению, не ошибка, к сожалению, нет, отрекся наш царь от престола… Триста лет дом Романовых держался, и все пошло кувырком… Что будет, Данило Петрович? Крестьяне у нас в Дубовке в суемыслии замечены, так что вы глядите…

— А чего мне глядеть, — зло проговорил Кашпур, — вы-то глядите за своей паствой? Куда же пошли все ваши проповеди? На ветер? А? Эх, батюшка, сердце мне подсказывает: скверные времена для нас с вами настали.

В тот же вечер Кашпур выехал из Дубовки, приказав Феклущенку быть внимательным и осторожным. В дороге Данило Петрович наслушался таких вещей, что приехал в Киев словно в тумане. Только там у него немного отлегло. Умные люди рассеяли его сомнения. Царя не было, но порядки оставались царские. Кашпур попал на вечеринку, где были крупнейшие киевские воротилы. Многое он там услышал, да и сам вставил кое-что, понравившееся присутствующим. Но больше всего пришлись ему по сердцу слова Терещенка:

— Нет, милостивый государь, не отчаянием надо отвечать на отречение царя, а брать власть в свои руки. Теперь промышленники хозяева всему. Надо войти, в контакт с Временным правительством. Керенский, имейте в виду, — человек умный и нам только добра желает… С немцами воевать до победного конца… А здесь принять все меры, чтобы рабочие и мужички наши не пустили нам красного петуха…

…Долго еще вспоминал Кашпур слова Терещенка. Из Киева он вернулся немного успокоенный. Но Феклущенко нашептывал:

— Плотовщики наши, Данило. Петрович, зашевелились… В

Лоцманскую Каменку бегают, а там, знаете, какой народец… Да еще на кирпичном заводе есть у нас такой Гринько с острым язычком… Про вас всячинку плел…

— Язычок можно и укоротить, — пробормотал Кашпур.

— Попробую, Данило Петрович, но на всякий случай имейте в виду… Может, из Киева казачков прислали бы…

— Э, прошли эти времена, Денис, где их теперь возьмешь… Но погоди, все будет в порядке, в полном порядке. У кого деньги, за того и закон. А пока надо с этими басурманами поласковее быть.

— Слушаюсь, уж я стараюсь, так стараюсь… А у кого деньги, у того закон, это мудро…

Но выходило не так. И в жизни все пошло по-другому. В Дубовку весть об отречении царя пришла из Лоцманской Каменки. Принес ее лоцман Пивторадни. Сперва не верили, так она была неожиданна. А Архип только засмеялся и хрипло сказал:

— Вот, мужики, теперь наша воля, надо за ум браться.

— Но плотовщики молчали. Кто знает, как будет? Может, все это неправда, слух?.. На кирпичном заводе Гринько вывесил красный флаг. На площади перед заводом собрались рабочие. Гринько вскочил на стол, вынесенный из конторы, кричал в толпу:

— Братцы, в Питере рабочие и солдаты новую власть устанавливают, нет царя, свобода нам пришла…

Прибежал Феклущенко. Глазки бегают, как у нашкодившего кота, а на лацкане пиджака красная ленточка. Внимательно слушал Гринька, поддакивал. Рабочие поглядывали на него настороженно.

Вечером он рассказал обо всем Кашпуру. Тот только кивал головой. Не поймешь, одобряет или хулит. Посмотрел на красную ленточку на лацкане, зло процедил:

.— Думаешь, спасет?

— На всякий случай…

— Все равно тебе вместе со мной тонуть…

Впрочем, тонуть Кашпур не собирался. Новая власть целиком устраивала его. Заезжал сосед Вечоркевич, рассказал, что в Петрограде теперь коммерсанты — самые желанные люди в правительстве, что Керенский без них — ни шагу, только вот беда — появились большевики и заварили такую кашу… Вечоркевич только руками разводил. И было от чего.

И снова в душе Кашпура потемнело. «Боже мой, куда же всё идет? Что будет дальше?» А дальше случилось то, чего он более всего боялся. Услыхал он об этом в Киеве, в солнечный, но холодный октябрьский вечер 1917 года. В роскошный номер гостиницы «Континенталь» вбежал запыхавшийся Микола, упал на кушетку и прохрипел:

— Керенского сбросили, папаша, большевики взяли власть… Сам Ленин верховодит…

— Кашпур хотел подняться и не смог. Известие приковало его к месту.

— Господи, — вырвалось у него, — как же это случилось?

— Самым обычным образом — восстание рабочих, солдаты и матросы поддержали. Фронт трещит, теперь все покатится с фронта сюда. Папаша, надо спасаться, бежать, — лепетал в страшном испуге Микола.

Кашпур наконец встал:

— Бежать? Куда бежать от своей земли, от своих денег? Ты что мелешь?