Дневник, 1894 г.
Шрифт:
2) Это я уже писал, кажется. Но очень ясно думал: человек стоит на пути истинной жизни только тогда, когда то, что он делает, ведет его к совершенству и содействует установлению Ц[арства] Б[ожия] на земле. И только тогда чувствуешь полное удовлетворение, когда сознаешь, что подвигаешься вперед, подвинулся, и когда видишь, что послужил людям, миру, когда служишь им. Это не рассуждение, а утверждение несомненного факта. Только эти два чувства дают удовлетворение.
3) Ясно пришла в голову мысль повести, в к[оторой] выставить бы двух человек: одного — распутного, запутавшего[ся], павшего до презрения только от доброты, другого — внешне чистого, почтенного, уважаемого от холодности, не любви.
Очень вял и слаб.
92
23 Марта. [Москва.] И я жив. Почти 1 1/2 месяца не писал в эту тетрадь. За всё это время писал Тулон и дней 5 тому назад кончил и решил не переводить и не печатать. И это облегчило меня. Поша вернулся. Была Хилкова. Письмо не имело никакого действия — скорее вредное. Событие и важное и тяжелое это установившиеся у Т[ани] отношения с —. Самые чистые хорошие дружеские отношения, но исключительные. Это б[ыло] скрытое влюбление. Она мне сказала, и я говорил с ним. Они решили откинуть всё излишнее, исключ[ительное]. Он уехал. Во мне это возбуждает мучительное и скверное чувство — унижение за нее. Таня ездила к Леве в Париж, и вот с неделю как они приехали. Он хорош, нравственен, но болезнь всё гнетет его. С С[оней] отношения хороши, но… Я собираюсь ехать к Черткову. Занимаюсь опять теорией искусства, по случаю предисловия к Моп[ассану]. Предисловие тоже не выходит. Многое хочется писать, но как будто сил нет. Надо попробовать чисто худож[ественное]. Думал за это время:
1) Искусство истинное только тогда, когда совпадает внутреннее стремление с сознанием исполнения дела Божия: можно стремиться выразить то, что занимает, но что не нужно Богу, и можно стремиться содействовать произведением искусства делу Божию, но не иметь к нему внутр[еннего] стремления, и будет не искусство.
2) Художеств[енное] произведение есть то, к[оторое] заражает людей, приводит их всех к одному настроению. Нет равного по силе воздействия и по подчинению всех людей к одному и тому же настроению, как дело жизни и, под конец, целая жизнь человеческая. Если бы столько людей понимали все значение и всю силу этого худож[ественного] произведения своей жизни! Если бы только они так же заботливо лелеяли ее, прилагали все силы на то, чтобы не испортить его чем-нибудь и произвести его во всей возможной красоте. А то мы лелеем отражение жизни, а самой жизнью пренебрегаем. А хотим ли мы, или не хотим того, она есть худ[ожественное] произведение, п[отому] ч[то] действует на других людей, созерцается ими.
3) Терять людей?! Мы говорим: я потерял жену, мужа, отца, когда они умерли. Но ведь часто и очень часто бывает, что мы теряем людей, к[оторые] не умирают: так расходимся с ними, что они хуже, чем умерли. А напротив, часто, когда люди умирают, мы тогда-то и находим их, сближаемся с ними.
4) Сестра Машинька зазвала меня на юродивую. Юродивая очень милая, но она при мне говорила всё пошлости, обращая меня. Хорошо же она говорила, по рассказам сестры, когда она увещевала строптивую горничную девушку. «Ты ведь душу свою губишь, говорила она, а ведь душа в тебе хорошая, прекрасная. Жаль ее бедную. На что ты ее мучаешь так» и т. д. Это мне понравилось.
5) Красотой мы называем теперь только то, что нравится нам. Для греков же это было нечто таинственное, божественное, только что открывавшееся.
6) Мне часто случалось, особенно с Сережей братом, оправдываться, когда он нападал на меня, утверждая, что я живу дурно, что я обманываю людей, пользуясь всем, как и другие, и т. п. И я оправдывался и хвастался своим христианством: «нет, я добрый, хороший!» Как глупо! Христианин не может оправдываться. Когда его осуждают, он может сказать только то, что мало мне этого, что если бы вы всё знали про меня, вы бы не так еще бранили бы меня и были бы правы. Христианин всегда виноват и почти во всем.
7) Часто за это последнее время, ходя по городу и иногда слушая ужасные, жестокие и нелепые разговоры, приходишь в недоумение, не понимаешь,
8) Если бы человек знал наверно, что жизнь его кончается этой жизнью, то что бы стал он делать на закате жизни, как я?
Дела все здешние перешли уже в другие, более молодые руки, а чтo же делать ему? Только когда веришь, что жизнь не кончается здесь, остается всегда самая важная и всегда интересная и нужная работа над своей душой, кот[орая] не пропадает, а окажется нужной там.
24 Марта 1894. Москва. Е. б. ж.
21 Апреля 1894. Москва. Почти месяц не писал. За это время были у Черткова с Машей. Прекрасная поездка. И у Чертк[овых] и у Русановых. Отравило поездку распутывание Т[аниного]. тяжелого дела. Как они бедные слабы! (Так же, как и мы.) Читал их дневники. Мучительно было и хорошо. Это сблизило меня с Т[аней] еще больше. Она мне импонировала своей привлекательностью и грацией. А она такая маленькая, шаткая, слабая, но милая девочка. Они обе как-то опустились. Впрочем, так же, как и все мы. Мне всё кажется, что мы всё уяснили себе, свое положение, свое призвание, и приготовились к делу, к борьбе, к жертве, а борьбы и жертвы и усилий нет, и нам скучно. Правда, мы и сами виноваты тем, что не умели освободиться, не нарушая любви, от соблазнов, а от этого нам нет дела. Но мы или виноваты, или нет, дело в том, что нам нет дела, кроме желания распространения. А это не дело — это делается само собою. Надо ждать, твердо будучи готовым к тому часу, когда призовешься к действию. Полюбил и оценил Галю. Очень полюбил Русанову и ее детей.
Лева поправляется. С ним также близки, но почему-то не так, иначе, чем с девочками. Был Сережа. С ним б[ыл] разговор тяжелый очень. У него озлобление на меня и за девочек, за то, что они движутся, а он нет. [Вымарано несколько слов.] Самоуверенный, с несоизмеримым знаменателем. Но зато какая бы радость — если бы он опомнился! Илюша — дитя, но старательно поддерживающий — к несчастью, до сих пор есть на это средства — в себе ошаление. С С[оней] хорошо. Вчера думал: наблюдая ее отношение к Ан[дрюше] и М[ише]. Какая это удивительная мать и жена в известном смысле. Пожалуй, что Фет прав, что у каждого та самая жена, какая нужна ему. Андр[юша] весел и добр, но глуп,3 подражателен и тщеславен. Миша б[ыл] очень неприятен мне за эгоизм, теперь лучше.
За всё это время писал предисловие к Моп[ассану], кажется уяснилось вполне, и еще катехизис, к[оторый] напрасно затеял, не окончив начатого. А тут еще статья об искусстве, к[оторую] мне дал Чер[тков] и к[оторую] я одобрил, но теперь опять стал поправлять. Тулон решил послать переводчик[ам]. Все одобряют.
За это время думал:
1) Тяжесть потери любимых людей: ребенка, мужа, жены, отца, матери, заключается, главное, в том, что, лишаясь их, человек лишается того, что выводило его из себя, из своего эгоизма, и без них он остается в самом ужасном для человека положении, если он не христианин, опять один с самим собою.
2) Ужасно смотреть на то, что богатые люди делают с своими детьми. Когда он молод и глуп и страстен, его втянут в жизнь, кот[орая] ведется на шее других людей, приучат к этой жизни, а потом, когда он связан по рукам и по ногам соблазнами — не может жить иначе, как требуя для себя труда других, — тогда откроют ему глаза (сами собой откроются глаза). И выбирайся, как знаешь: или стань мучеником, отказавшись от того, к чему привык и без чего не можешь жить, или будь лгуном.
3) Представь себе, что любимая женщина обещала тебе свиданье вечером. Как ты проведешь этот день, как будешь готовиться к этому свиданию? Как будешь бояться, чтобы не кончил[ся] мир до этого свиданья. А совершись свиданье, и после пусть будет, что будет. Вот что значит желать. Вот так-то желать я бы хотел исполнять волю Бога. Так же страстно только одного желать — исполнения ее. Возможно ли это? глуп вымарано в рукописи.