Дневник, 1894 г.
Шрифт:
1 Июля 94. Я. П. Утро. Оба дня довольно много для моих сил работал на покосе. М[аша] в большой артели. Вчера мне помогала Т[аня]. — Вчера утром встал очень свеж, и пришли ряд мыслей о слепоте людей, борющихся с анархизмом уничтожением анархистов, а не исправлением порядка жизни, того самого, во имя безобразия к[оторого] борются анархисты.
Был прекрасный порыв мысли с ясностью и яркостью, сжатой последовательностью. Не стал писать прежде окончания начатого; а начатое было письмо Kenworthy и катехизис. Писал письмо Kenw[orthy]. Порядочно. Шел на покос, ясно представилось и краткое исповедание веры, но забыл теперь. Вечером приехал Чертк[ов], а потом Давыдов. — Дурно спал. Записать нечего.
6 Июля. Я. П. 94. Все эти дни работал
Думал: 1) Мы часто досадуем на людей за их непринятие хрис[тианского] мировоззрения, несмотря на то, что они понимают его. Это напрасно. Оно им не нужно. Они живут, как животные — не в смысле обиды, а в смысле невозможности обнять вопрос жизни во всем том значении, при кот[ором] христианство дает свой ответ. Живет, веселится, печалится, радуется, страдает, растет, стареется и умирает, не задавая себе вопроса: зачем; и ему не нужно хр[истианского] учения, оно неуместно для него. Жили люди в каменный период и до него, как животные; тогда передовые люди только начинали понимать необходимость общения, но передовых стало больше, и сложилась жизнь, и толпа покорилась. Точно так же и теперь: им — людям на низшей степени нравственного развития, не нужно христианского учения, они сами не могут понять, зачем оно; но они могут и должны быть руководимы теми, к[оторые] понимают; они внешним образом должны быть приведены к жизни сообразным с этим понимани[ем]. (Не на это ли только и нужно искусство?)
2) Июль 3. До обеда. Яркий, жаркий день. Около дома, в тени забора, мухи не переставая жужжат над навозом, а там в степи на солнце дрожит, блестит раскаленный воздух.
3) Вспомнил свою изломанность, испорченность. Я испорчен и ранней развращенностью и роскошью, обжорством и праздностью. Если бы этого всего не было, я бы теперь, в 65 лет, б[ыл] свеж и молод. Но разве эта испорченность пропала даром. Все мои нравственные требования выросли из этой испорченности. Теперь утро. Мне хочется спать. Не могу писать. Вечером б[ыл] у Чертк[ова], он бол[ен].
11 Июля 1894. Я. П. 4 дня был болен. Буду вспоминать назад: Вчера 10-го было немного получше. С утра приехал Ч[ертков]. Очень мне мил.9 Я сказал ему кое-что, что дум[ал] утром. Целый день читал глупую, гадкую книгу Prevost и всякую дребедень. Был Журавов и крестьянин, к[оторого] сажают в тюрьму за меня. Написал ответ Фоминой.
9 Июля было хуже. Turner б[ыл] утром и уехал. Хороший, радостный разговор с Левой. Читал. Целый день. Между прочим, отвратительную статью вчерашнего еврея.
8 Июля. Было еще хуже, но я ходил. Был на покосе, распорядился. Утром разговоры с Стр[аховым] и Лаз[урским]. Вечером приехал еврей америк[анец]. Трудно любить еврея. Надо стараться. — 7. Я работал, возил сено и страшно тяжело было. В 3 приехал Turner. Говорил с ним о переводе и предисловии. Поправил10 письмо Kenworthy и отправил, написал еще кое-кому: Кудрявцеву, Кандидову, начал Количке, но не кончил. Таня разделала картины Ге. Одна испорчена. Две занозы были: Лева с своей болезнью и Андр[юша] своей глупостью и безнравственностью. Первая отчасти вынута третьегодняшним разговором.
За эти дни думал много, но не записывал и перезабыл. Помню следующее: 1) Прибавить к письму Kenwor[thy]. Один из признаков исполнения закона хр[истианское] единение. А мы все разбиты на партии, сословия,11 народы, веры, секты; партии: политические, экономические, литературные; сословия: богатых, бедных, интеллигентн[ых], народных,12 аристократов, vulgo;13 народы, племена: разных цветов — белых, черных, желтых…; разные
2) По случаю мерзкой книги Prevost, к[оторый] тоже в предисловии рассуждает о нравственности, думал: (давно известно), что художник поучает не тому, чему хочет, а тому, чему может. То, что он победил в себе, что стало ueberwundener Standpunkt,15 то он может обличить, то, что он не только считает хорошим, но то, что он страстно любит, то только он может заставить полюбить. А не то, что ему вздумается. Это лучше всего доказывает то, что художник действует не доводом, а мимичностью, вызывая подражательность.
3) Целей искусства две: одна — животная игра, плясать, как теленок, петь, как птица поет, развлекать сказ[ками], как развлекали сказочники, и другая, человеческая — двигаться вперед и этим содействовать движению людей к установлению Ц[арства] Б[ожия]. И потому есть две точки зрения на искусство, к[оторые] обыкновенно смешиваются: животная и человеческая, и с животной точки зрения можно судить только про животное иск[усство], а с человеческой можно судить про то и другое. И с человеческой животное хорошо только тогда, когда оно содействует требованиям человека. Когда же оно не содействует, но и не противоречит, оно безразлично, когда же противодействует, оно дурно.
Из этого смешения происходят все недоразумения об искусстве; человек с животн[ой] точки зрения судит об искусстве человеч[еском] или об искусстве, противодействующем челов[еческим] целям, и т. п. в разных перемещениях.
Левина повесть плоха. Амиель хорош. Где он говорит о том, зачем надо было страдать Иову. Много хорошо думал об изложен[ии] веры, думал именно вот что, это:
4) Нужно, чтобы это б[ыло] христианское учение истины, доступное всем народам. И ясны три момента: 1) Отчаяние от мирской жизни, от недостижимости цели блага, 2) сознание своего положения доверенного лица, посланника, к[оторому] поручена величайшая драгоценн[ость], искра божия, к[оторую] надо разжечь, и 3) сознание того, что то, чего был лишен и что приводило в отчаяние, то опять дано, «приложится», и вместо отчаяния — радость.
Теперь 1-й час, иду завтракать. Чувствую себя гораздо лучше. Помоги мне, Господи, делать дело Твое — в себе.
12 Июля 94. Я. П. Е. б. ж.
13 И. 94. Я. П. Пропустил вчерашний день. 3-го дня, читал. Были Мар[ья] Ал[ександровна] и Люстиг, вечером поехал к Ч[ерткову]. Он в жару говорит с Стр[аховым]. Он передал мне выписки из моего дневника — очень хорошие. Мне неприятно, что он так хвалит. Здоровье лучше, но слаб. Вчера дурно спал, но здоровье лучше. Утром не мог работать, даже писать писем. Стр[ахов] читал мне свою статью. Недостаток ее тот, что она никому ни на что не нужна. Приехал В[аня] Раевск[ий]. Я с ним не поговорил. Вечером поехал к Ч[ерткову], застал там Кунов. Всё бесцветно, бесполезно. Ничего не вписал в книжку. Здоровье поправляется. Нынче тихо, приятно. Хочу писать письма, теперь 11 часов.
Нынче, кажется, 17 Июля 94. Я. П. Вчера, 16, целый день ничего не делал, кроме чтения. Был вечером у Ч[ерткова]. Он всё болен.
15. Вечером диктовал Маше драму Петра Мытаря. Утром писал письмо Третьякову. 14. Утром много писал. Опять дурно спал, чувствовал себя очень слабым.
Записано в книжечке только следующее:
Нынче утром приехали: (Барат[ынская]), (М[арья] А[лександровна], Горб[унов] Ник[олай]), Булан[же], Касатк[ин] и Поша. Чаще помню о том, что живу перед Богом. Но огорчительна слабость. А не следует огорчаться. Нужно радоваться, как всему, что совершается; и, не переставая, работать над своей душой дело Божие. Думал: