Дневник библиотекаря Хильдегарт

hildegart

Счастливы жены и мужья.

2007/05/11

И представляете - ради одного меня Он субботу сделал четвергом!

Это случилось в тот день, когда Опять Похолодало.

И я, конечно, как и все, заранее знала, что именно в этот день Опять Похолодает, и, разумеется, как и все, выскочила из дома в лёгонькой курточке и невесомых, продуваемых насквозь замшевых тапочках, а выскочив, охнула, взвизгнула, обхватила себя руками и побежала на троллейбусную остановку.

Остановка

была пустынной и печальной, и не было никого вокруг меня, кроме ледяного ветра, ледяного неба, фантиков от жевательной резинки и клочкастых чёрных голубей, меланхолически подбиравших какую-то гадость с мостовой. И я стояла, нахохлившись, как простуженный страус, и смотрела с тоской, как из-за поворота чередой тянутся Не Те Троллейбусы, и, не зная, к кому от тоски прицепиться, по привычке цеплялась мысленно к Святому Антонию, и ныла: ну правда, ну что тебе стоит, в конце концов, ну, пожалуйста, ну, ты же видишь, как мне холодно, как мне противно, как я опаздываю на работу, ну, пусть пока ещё не опаздываю, но всё равно же опоздаю, если так всё и будет продолжаться, ну, блииин, ну, пожалуйста, ну, пусть этот шестнадцатый окажется шестьдесят третьим, нет, я вижу, что это шестнадцатый, не слепая, сама вижу, и таблички никакой нет, что это не шестнадцатый, а другой, но может же он оказаться шестьдесят третьим по теории вероятности, ты же можешь это сделать, и без всяких теорий можешь, если захочешь, и… ой, надо же!... что это?

Шестнадцатый троллейбус как-то странно, криво развернулся, едва не завалившись на левый бок, и судорожной, дёргающейся походкой приблизился ко мне. Он был пуст и выглядел одновременно и обнадёживающе, и зловеще. Было в нём что-то от Летучего Голландца среди троллейбусов.

— Девушка! – закричала мне женщина из кабины водителя – Ради Бога! Куда я еду?

— Почём же мне знать, куда вы едете? – удивилась я.
– Здесь шестнадцатый, вообще-то, не ходит. А вы – шестнадцатый?

— Я шестнадцатый, - подтвердила женщина-в-кабине.
– Ёлки-моталки! Значит, заблудилась. Спрашивала ведь: прямо мне ехать? Он говорит: прямо! Контролёр, называется! Ну, я рога переставила на другие провода и того… Мамоньки родные! Главное – я ж в первый раз! И на тебе – заблудилась!

— А дальше вы куда? – спросила я, лелея собственный корыстный интерес.

— А правда – куда?
– задумалась женщина-в-кабине.

— Если вы шестнадцатый, вам надо к Таганке. Возьмите меня, я вам покажу, как проехать.

— Господи! – вздохнула женщина-в-кабине. – меня ж диспетчер уже ищет во всю, это уж точно. Садись, поехали. Что ж такое, а? Спрашивала ведь у контролёра – правильно я еду? Он говорит: нет, поезжай прямо! А? Вот те и прямо! А ещё контролёр, называется! А может, это и не контролёр был вовсе?

Я побоялась спросить у неё, как выглядел тот самый контролёр, который и не контролёр был вовсе, и полезла в пустой, дребезжащий троллейбус.

— Убьёт меня диспетчер! – заявила женщина-в-кабине, выруливая пол направлению к Таганке. – А что ж? Пусть убивает! Я ни при чём. Я в первый раз – имею я право в первый раз ошибиться? А всё контролёр этот. Да ещё Юрка… привязался тоже с утра, зараза! Возьми, говорит, петуха. А куда я его возьму? Жарить мне его, что ли? Так нет – сунул мне его в кабину и убёг. А на что он мне сдался, спрашивается, петух этот?

— А что, у вас тут ещё и петух есть? – умилилась я.

— А то как же! – гордо сказала женщина-в-кабине. – Сейчас, на светофоре

встанем, покажу. Вон он, в банке, гляди. Не нужен? Точно не нужен? А то бери. Мне ведь он ни к чему! Выпущу в Яузу – пускай себе плавает, пока не подохнет!

В окошечко, через которое продают билеты, она протянула мне прозрачную пластмассовую банку с пламенно-алой рыбкой. При виде меня рыбка вздыбила плавники, сделала боевую стойку и беззвучно зашипела. Если это и была одна из тех рыб, кому в своё время проповедовал святой Антоний, то она явно поняла его проповедь превратно, либо пропустила мимо ушей. Но всё равно – это был его подарок, от которого кощунственно было бы отказаться. И я взяла себе петуха.

С того дня он живёт у меня и успел уже подраться с рефлектором, с фильтром и с обогревателем в своём аквариуме. Он завораживающе, невообразимо прекрасен. Его алые бока сияют и отливают синими и зелёными огнями, и в движениях его – вкрадчивая змеиная нега, готовая каждую секунду молниеносно смениться пружинной боевой стойкой, и ободранные плавники его скрещиваются точь-в-точь, как крылья у шестикрылого серафима на старинных фресках. Я зову его Годефруа де Монмерай. Потому что в его неизменной суровой ярости есть что-то эпическое и комическое одновременно.

2007/05/16 дети

О бренном и вечном

— Разве у Бога – сын? А я думала, дочка.

— Туська, опять ты что-то выдумываешь. Почему – дочка?

— (Сконфужено). Не знаю. Я так себе думала, что их двое. Господя Исуся – это Бог. А ещё у Него дочка… Христеса Небожа.

— Кто, кто?

— Христеса Небожа. Только я не знаю - может, дочка это, а может, внучка. Господя Исуся, он старенький, с бородой, с палочкой. И с помелой.

— С чем?

— С помелой. Которой дворники подметают. А Христеса Небожа – красавица, и у ней две косы, одна спереди, вот так, на груди… а другая на спине.. и с красными лентами. И они ходят вместе. И кто хороший, тому дарят подарки. А кто плохой, того лупят помелой.

— С ума сойти… Откуда такие фантазии странные, я не пойму.

Мать вздыхает и хмурится; Туська надувает губы и отворачивается к стенке. А на самом деле всё понятно – чего тут не понять? Она же слышит каждый вечер, как молится прабабушка: Господи Иисусе, Христе Сыне Божий, помилуй, нас, грешных. Вот вам и Христеса Небожа, и «с помелой». А старик с палочкой и его внучка с двумя косами – это же Дед Мороз и Снегурочка, древние, выцветшие до серебристой белизны ватные куклы, живущие в их доме чуть ли не с довоенных времён. Туська не играет ими, а почтительно им поклоняется – подозреваю, в основном из уважения к их древности и достоинству, а не из корыстного желания выклянчить что-нибудь особенное к Новому году. Но мать никак не может успокоиться и снова начинает:

— Нет, Тусь, ну, я не пойму… Христеса Небожа какая-то. И Исуся… Это что, уменьшительное имя, что ли, для Бога? По-твоему, это хорошо – Его так называть?

— А чего нехорошего-то? Мы же дедушку деревенского зовём "деда Вася". Он не обижается. А Бог – Он же старше ведь дедушки Васи, правда же?

****

— Денис, ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

— Значит, так. Сперва матросом. Потом байкером. Потом профессором. А потом привидением.

— Ничего себе, программа. Даже привидением?