Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
— Когда же он пропал?
— Я же говорю – давно. Во время восстания в Варшавском гетто.
— Как – в Варшавском гетто?
— А ты что, не знаешь? Там было восстание. В апреле сорок третьего. Я плохо его помню, потому что много времени прошло… Он участвовал в восстании, это я точно знаю. Но не погиб. Я уверена, что он не погиб. Он просто пропал. И где он теперь, я не знаю.
Я смотрю на неё, а она – на меня.
— Ты мне не веришь, да? Смотри. Вот что у меня есть.
Она протягивает мне вырванную из какого-то
— Это я, - говорит она. – А это Янек, мой муж. Ян Рутенберг. Мы поженились всего за два года до этого. Мне говорили, что я могу не ехать с ним в гетто, потому что я не еврейка, но, во-первых, по бабушке я всё-таки еврейка, просто они не знали, а во-вторых… ну, не могла же я его оставить. Я его любила. И сейчас люблю. Но не знаю, где его теперь искать. Я могла бы написать в Польшу, я ещё помню язык и всё такое… но мне же никто не поверит. Подумают, что я сумасшедшая. Может, они и правильно подумают… только… мне всё равно без него плохо. И я всё жду – вдруг он как-нибудь сам объявится, а? Как ты думаешь? Его ведь не убили? Мне кажется, если бы убили, я бы чувствовала. А я не чувствую, нет. Я уверена просто, что он живой.
Она смотрит на меня, а смотрю на неё. Смотрю – и проникаюсь помимо воли какой-то дикой, абсурдной, фантастической верой в то, что всё это – правда. Тем более что в лице её нет и следа безумия. Глаза её ясны и печальны; она виновато улыбается и слегка теребит подол рубашки.
— Ты прости меня, что я тебе всё это рассказываю. Но мне как-то больше некому… Да и рассказывать, честно говоря, особо нечего. Я очень мало что помню. Руки его помню. Голос помню… глуховатый такой.. и очень такой…родной какой-то… хороший… Ещё лампу у нас на столе, с оранжевым абажуром. От неё ещё на полу был такой ровный жёлтый круг. Помню ещё буфет - старинный, с такими витыми лилиями на стёклах. Попугая в клетке помню. Но это всё было ещё до гетто. А потом – вообще одни обрывки. Потому что я всё время боялась. С утра до ночи один страх был – за него и за себя. А он вообще ничего не боялся, представляешь? Я таких мужчин потом не видела. Знаешь.. очень грустно без него иногда. Нет, я не всё время о нём думаю, нет, ты не думай. Если всё время думать, так с ума можно сойти. Но иногда думаю. И тогда мне очень грустно.Ты напиши про это в своём компьютере, ладно?
— А ничего? Ведь это – очень личное, твоё.
— Ничего. Я разрешаю. Вдруг он как-нибудь прочитает и найдёт меня. Нет, я не очень надеюсь, конечно. Но всякое бывает, ведь правда?
Да, думаю я, глядя на её нежное, виноватое, тоскующее лицо. Бывает всякое. До такой степени всякое, что нам с Горацио и не снилось.
— Она не очень морочит вам голову? – спрашивает меня её сестра, когда
— Нет, что вы, - говорю я. – Мне с ней хорошо. Скажите, а она правда знает польский язык?
— Правда, - помедлив, отвечает сестра. – Мы сначала думали, что она врёт и выдумывает. А польские журналы просто так листает, делает вид, что понимает. А один раз к нам с ней на улице туристы польские подошли, дорогу спросить. Так она так бойко с ними чесала по-ихнему – я просто обалдела. И главное, мы никак не поймём, где она выучилась. Она ведь из дома почти не выходит.. и не ездит никуда – ни в магазины книжные, ни в библиотеки. Учебников и самоучителей дома нет. По телевизору польскому языку тоже не учат. Да и не смотрит она телевизор…
2007/05/30 дети
... Мой друг, мы живём в странное время, и я это понял.
Отрывок из романа, написанного одиннадцатилетней девочкой. Ефимия с её рукописью в шляпной коробке отдыхает. Отрывок Аболютно Подлинный, фактически не отредактированный. Мы исправили только слишком явные орфографические ошибки, но лексические, стилистические и пунктуационные особенности оставили без малейшего изменения.
«Жизнь, Любовь и Искусство всё это приблизительно».
Прим. Издателя. Почему всё это приблизительно, я не знаю. Автор, который с тех пор успел изрядно вырасти и фактически состариться, тоже не может припомнить, в чём тут дело. Возможно, имелось с виду, что это первоначальный, «приблизительный» вариант заглавия. А возможно, и то, что всё в нашей жизни – и любовь, и искусство, да и сама жизнь - весьма условные и приблизительные понятия.
Мы публикуем это не для того, чтобы с высоты своей взрослой глупости поглумиться над простодушием ребёнка, а чтобы показать, как интересно в детском сознании трансформируются привычные образы и штампы приключенческих романов.
Итак.
Стоял тихий, тёплый день ранней весны. Воздух был прозрачен и чист, всё напоминало о лете, но дыхание грядущей зимы уже чувствовалось. По просёлочной дороге ехал молодой причудец. Богатый дом его был наполнен причудливыми вещами, диковинами из дальних стран, скульптурами из камня, глины, золота, серебра, меди, бронзы, мрамора, металла и дерева. Он часто был удовлетворён плодами своей игры с искусством. Но теперь он ехал по дороге. Ничто не ускользало от его взора, кроме его слуги. И поэтому всаднику казалось, что он ехал как-бы один.
На подъезде к какому-либо селу он увидел большую толпу людей и, движимый любопытством, пришпорил коня. Но вот он подъехал ближе. И увидел, как толпа окружала нарядную повозку, а на повозке стоял человек и пел песню, подыгрывая себе на лютне. Но поражал его голос. Он поражал тем, какой был ясный, чистый, он поражал своей свежестью ветра, запахом полей и рябины, звоном только начавшейся капели, свистом и щебетаньем прилетающих птиц. К тому же, он был в красивом камзоле красного цвета и на узорчатой повозке. И от всего этого веяло радостным весенним праздником.