Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
Всё это я, по возможности, доступно, изложила дяде, а он в свою очередь объяснил мне, что «Боженька» – это уменьшительная форма от слова «Бог». Стало быть, нет ни Боженьки, ни Бога. Никого. К этой новости я тоже отнеслась довольно хладнокровно, но при случае сообщила её своим бабушкам. Бабушки повздыхали, пошушукались и в церковь меня водить перестали.
А дядя, сам того не желая, подстроил мне ещё одну подлость. Он научил меня, как действовать, когда у тебя бесследно пропадают мячик или заколка. Надо ходить по коридору и всё время бормотать себе под нос: Мышка-мышка, поиграй, а потом опять отдай. Мышка-мышка, поиграй… и так далее. Я последовала этому совету и
Не помню, как и когда мне удалось окончательно от неё освободиться. Очевидно, с возрастом я разучилась пачкать вареньем платье, приноровилась на равных беседовать с папой об устройстве Вселенной и прочих занятных пустяках и научилась давать сдачи соседскому Женьке. Мало-помалу Мышь перестала быть нужной, и могущество её само собой съехало на нет. Но кто-то определённо был мне нужен. Зачем – я и сама не могла объяснить. Я не страдала от одиночества. Не боялась жизни. Не мучилась над глобальными вопросами бытия, поскольку превосходно знала на них ответы. У меня было всё, но чего-то не было. И я почему-то понимала, что это что-то ничем нельзя заменить. Его надо просто найти.
Не могу сказать, что я очень старательно искала. Идти куда-то наобум вследствие своего страха перед любыми путешествиями я не решалась. Может быть, я бы и забрела в своих скитаниях туда, куда нужно, но мне очень мешал старик на облаках. В облака я ещё так-сяк могла поверить, но в старика, сидящего на них – никак. Потом, когда мне было лет одиннадцать, я услышала в Третьяковской галерее замечательную фразу, сказанную одним посетителем другому: «Не понимаю, что ты возмущаешься? Это и не должно быть похоже на Москву. Это не Москва. Это – идея Москвы». Ага, поняла я, вот оно. Оно самое. Старик на облаке – это ерунда, это для стареньких старушек. Бог и не должен быть похож на старика и не должен нигде сидеть, потому что Он – Идея.
Однако, и с Идеей мне тоже было делать нечего. Идея была так же далека и холодна и так же не имела ко мне никакого отношения, как старик на облаке или тётенька в башне. В неё, безусловно, легче было поверить, но как быть с этой верой дальше, я как-то не могла себе представить.
А потом, через год или два, в Москве пропали из продажи лампочки. Их не было нигде, и их отсутствие уже стало причинять ощутимые неудобства в быту. А в январе прошёл слух, что где-то в центре, не то на улице Чернышевского, не то
В моём детстве зимы были морозные и снежные. Пока я нашла тот самый магазин, пока убедилась, что лампочек там нет, - вернее, есть, но не такие, как нужно, а ультрафиолетовые, - на улице совсем стемнело, пошёл снег и поднялась метель. А я была в тонких прозрачных колготках, поскольку надеть толстые колготки в рубчик в четырнадцать лет уже было никак невозможно. На полпути к метро коленки мои задубели так, что я совершенно перестала их чувствовать. Я поняла, что живой до метро не доберусь и надо срочно искать место, куда бы можно было зайти погреться. И тут увидела на дереве табличку: «Римско-католический храм Святого Людовика».
Это было потрясающе интересно. Я даже не предполагала, что в Москве, как в какой-нибудь Барселоне, тоже есть римско-католический храм. Обойдя дерево и забор, я увидела вполне себе заурядную церковь, никак не наводящую на мысли о Барселоне. Если бы не табличка, я бы в жизни не подумала, что этот храм – римско-католический. И что в нём, интересно, такого римско-католического, и как это должно выглядеть изнутри? Я не была уверена, что меня туда пустят, но в конце концов – не выгонят же они человека, промёрзшего до костей и нуждающегося в тепле и хотя бы коротком отдыхе! И я вошла.
Я не сомневалась в том, что изнутри он чёрный-чёрный, таинственный и мрачный, как головешка.
А он был нежно-жёлтый, белый и голубой. И я подумала: вот это да.
Меня никто не выгнал. Я села на заднюю скамейку, под часы, и долго сидела, слушая, как они стучат. А потом началась вечерняя служба, и я постеснялась встать и уйти на глазах у всех прихожан. Так и просидела до самых слов «идите с миром, Месса совершилась». И, выходя вместе со всеми, опять подумала: вот это да.
Стоя на эскалаторе в метро и потирая так и не отогревшиеся до конца коленки, я вдруг почему-то вздрогнула и подумала: Ты, что ли, здесь?
И поняла, что Он здесь.
2005/12/17 дети
Мой друг Антон
Вчера в двенадцатом часу ночи мне позвонил Антон.
— Тоша, ты что, с ума сошёл? Почему ты до сих пор не спишь?
— Так (Вяло). Не знаю. Думаю что-то всё. Жизнь поганая.
— Что так?
— Да вообще... Ты мне говорила, что Бог создал всех людей, да?
— Ну... да.
— Я вот тут подумал, что некоторых Он вполне мог бы и не создавать. Нет, я всё понимаю. Я даже понимаю, зачем Он создал микробов. Но зачем Он создал Сергея Гавриловича - этого я не понимаю. Всё равно же никакой пользы от него никому, наоборот только.
Сергей Гаврилович - это их учитель физкультуры.
— Что, опять двойку, что ли, поставил?
— Да ну его! Говорить даже не хочется про это...
— Ну, давай о чём-нибудь другом. Я вот тебе тут фильм купила. "Чарли и шоколадная фабрика".
— Ага. (Снисходительно). Это ты молодец, хорошо придумала. Кстати, а ты знаешь вообще, почему там эта девочка, которая Верука, в помойку провалилась? Потому что она хотела слишком много разных вещей. А на самом деле это всё хлам и больше ничего. Сегодня - вещь, а завтра всё равно полетит в помойку. И значит, вообще нет смысла ничего хотеть.
— Тоша! Ну, опять ты читал мамины книжки по буддизму! Ты же в них ничего не понимаешь...