Дневник чайного мастера
Шрифт:
Я беру с пола бутылку с остатками воды, подставляю ее под кран и начинаю разговаривать с ним, заклинать его, произнося разные красивые слова, затем совсем некрасивые и, кажется, даже кричать на него и плакать, но что воде за дело до человеческих печалей. Она течет ни медленно, ни быстро, течет там, где-то в земной толще, где ее слышат только камни.
На внутренней стороне двери вырезано семь раз по семь черточек, и краска синего круга снаружи успела давным-давно высохнуть.
Теперь все готово.
Сегодня утром мир выглядит таким, каким мы его оставили, но я все же не узнаю его,
На мгновение мне показалось, будто я родилась заново.
Я оделась в мамин свитер и завернулась плотнее в плед. Можно сойти с крыльца в носках, но мне вдруг захотелось узнать, каково это — пройтись по заиндевевшей лужайке босиком: травинки захрустели, пронзили бумажным шелестом, когда я сделала шаг, затем другой и третий.
Из-за туч выглянуло ослепительное солнце. Я много раз представляла себе прозрачную кристальность зим в эпоху архемира, но эта прозрачность совершенно другая. Белое тончайшее полотно лежало на чайных кустах, на лужайке, на волнистом песке сада камней, на деревьях и крыше чайного домика, а отражение солнца в нем слепит мне глаза.
Все бутылки на веранде пусты, лишь белый иней покрыл их исцарапанные бока. Я вынесла последнюю на крыльцо домика, подмела еще не оттаявшие призрачно-белые листья с каменных плит дорожки, оставив для себя пригоршню. Затем разбросала их обратно — так дорожка не будет казаться чересчур убранной. В этом правиле чайной церемонии отец всегда оставался непреклонен.
Вход для гостей узкий и неудобный, особенно для меня, в одежде и с бутылкой. Я вылила воду в котелок, сходила за торфом. В задней комнате вытащила из-под свитера дневник мастера и положила его на полку, где обычно хранится утварь. Поставила на поднос рядышком большой металлический чайник, глиняный чайник поменьше и одну-единственную чашку; отнесла все это к очагу, высыпала остатки чайных листьев в глиняный чайник и зажгла огонь под котелком.
Подумала об отце, жившем теперь только в моей крови и моих костях, и о маме, от которой осталась только я.
Подумала о Санье.
Я знаю, как во сне можно знать, что любишь или что знаком с тем, кто в комнате, хотя он совсем чужой.
Из котелка поднимается пар. Нужно подождать, пока на дне появятся десять пузырьков.
Я налила воду в металлический чайник, заварила слабый чай в глиняном чайнике и согрела им чашку. Потом опять наполнила маленький чайник и облила его снаружи чаем из чашки, омочив его коричневые, пористые бока. Мои движения текли плавно и мягко, как гнется дерево на ветру или волна движется по дну.
В чашке прозрачный, бледный чай, его аромат окутывает меня своей мягкостью.
Я открываю дверь ему — тому, кто должен прийти, и усаживаюсь посреди комнаты на пол так, чтобы видеть деревья, склонившиеся над дорожкой, и солнечный свет на ее гладких влажных плитах.
Не о таком конце жизни я мечтала, но он единственный из возможных. Или нет, не совсем так: я могу выбежать из ворот и броситься вперед, пока не услышу выстрел и не почувствую невыносимую боль. Пожалуй, так было бы быстрее, чем ждать приближающихся солдат — их сабли, кровь, которую
Церемония окончена, когда закончилась вода.
Я не вижу дальше этого двора. Не знаю, обрушились ли города и кто сегодня называет землю своей. Не знаю, кто пытается властвовать над водой и небом, не понимая, что они принадлежат всем и не принадлежат никому. Человеку не дано их удержать никакими оковами.
Мне не нужно видеть дальше этого двора. Больше не нужно.
Совсем скоро, пока я еще буду одна в чайном домике, я пойду в заднюю комнату, суну руку под полку и нащупаю щель в доске пола — это одна из старых досок, она темнее других. Я приподниму доску — она не прибита, — затем сдвину ее в сторону, чтобы открыть небольшое углубление, откуда веет холодом. Кожаный переплет дневника такой мягкий и теплый, он похож на живое существо, если его потрогать. Никто не увидит, как я опущу дневник в углубление и сдвину немного в сторону под другую доску, чтобы его не нащупала случайная рука.
Гость открывает ворота, проходит через двор и начинает искать глазами дорожку к чайному домику. Его ноги не оставляют следов на тонком снегу. Поднимается ветер, и чайный куст отряхивает с ветвей искрящуюся пыль. Сверкающие снежинки медленно опускаются на землю, тая и превращаясь в воду, сливаясь в крохотный ручеек. Я слежу за снежинками, слежу за тем, как они занимают свое место в глубоком потоке, не знающем ни начала, ни конца.
Чай оставляет сладкий вкус во рту.
Я пытаюсь не думать о Санье, но ее образ втекает водой в мои мысли, и я думаю о том, втекаю ли я в ее мысли или в то, что от нее еще осталось?
Ее образ вновь и вновь встает у меня перед глазами и не хочет уходить: она стоит в пещере у края воды, смотрит на бурлящую воду, и мне хочется верить, что она придет ко мне, но я вижу ее и другой: она уходит прочь и не возвращается. И не знаешь, какая из них двоих истинная Санья, какая из них — отражение в прозрачной воде, настолько четкое, что его можно принять за настоящее.
Я могу выбрать себе конец — тот, что мне захочется.
Солнце освещает в дверях идущую ко мне фигуру. Я протягиваю к ней руки.
Эпилог
Она входит в дверь.
— Вы по какому вопросу? — строго спрашивает одетый в синюю форму охранник в стеклянной будке. Вестибюль университета в это раннее утро совсем пуст.
— У меня встреча с профессором Кайтио, — отвечает девушка. Она выглядит уставшей и худенькой в сумрачном свете, вряд ли ей можно дать больше двадцати лет. — У меня нет предварительной договоренности, но не могли бы вы сообщить ей, что я здесь?
— Предоставьте ваши личные данные! — приказывает охранник, открывая окошко. Девушка протягивает ему транслятор с личным номером, охранник считывает данные с экрана, поднимает телефон внутренней связи и набирает короткий номер.