Дневник дерзаний и тревог

Киле Пётр

В маленькой повести «Станционный смотритель» и возникает беспредельная область прекрасного, в которой действительность 10-20-х годов XIX века в России, оставаясь такой, какая была и есть, вместе с тем преображена гармоническим распределением предметов поэзии, что доступно лишь классике да из высшего ряда.

Все происходит, как во сне, а воспроизводится как воспоминание, - здесь нет места беллетристике, это сфера «даровитых, но негармонических писателей», повествующих о том, что и как бывает в жизни, - перед нами высший нравственный мир, где и все происходит по высшим критериям, как в «Илиаде» Гомера или в романах «Евгений

Онегин», «Война и мир».

Пушкин заранее заступается за своего героя: «Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые». По сути, это характеристика как Самсона Вырина, так и Дуни. Это та нравственная высота, на которой они живут, а дочь еще отличалась поразительной красотой.

Хозяйка в доме, во всем помогая отцу, Дуня не дичилась проезжих. «Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня, - пишет рассказчик, - она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет». На прощанье она не только дала согласие на поцелуй, но и сама поцеловала рассказчика, как станет ясно позже.

Из всего этого следует, что в истории с гусаром, который прикинулся больным, девушка вполне сознавала, что происходит; вполне естественно, что она безоглядно влюбилась, а молодой барин еще ничего не обещал, лишь просил с ним уехать в столицу, - она решается, это для нее какой ни есть исход.

Уезжая, гусар вызвался довезти девушку до церкви на краю деревни. «Дуня стояла в недоумении... «Чего же ты боишься?
– сказал ей отец, - ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви».

Смотритель вроде бы впал в ослепление, как он сам думал, но скорее он оказался провидцем судьбы своей дочери. «Старик не снес своего несчастья; он тут же слег...», а Дуня, со слов ямщика, всю дорогу «плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте».

Переживания столь сильны, что отдает высокой трагедией. Поэтому и обычная развязка, как в беллетристике, как в жизни, для Пушкина была невозможна. Остается поднять ротмистра Минского в тот высший мир, где он встретил девушку необыкновенной красоты. Вероятно, появление бедного смотрителя в Петербурге решило окончательно судьбу ее дочери.

Происходит знаменательный диалог. «Ваше высокоблагородие!
– продолжал старик, - что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну».
– «Что сделано, того не воротишь, - сказал молодой человек в крайнем замешательстве, - виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она - вы не забудете того, что случилось».

Последняя фраза Минского объясняет многое, в частности, почему Дуня не давала о себе знать отцу: сознавая свое положение, она боролась за свое счастье и достоинство и, лишь утвердившись в новой сфере, приехала с детьми в родную деревню. Поздно.

Учительница забывает о пропасти между сословиями в старину и ныне в так называемых цивилизованных странах, все-таки мы все родом из СССР. Не могла Евдокия Самсоновна приютить отца, по домыслам учительницы,

да она еще не была замужем за Минским, а пока лишь на содержании. Поэтому смотритель не успокаивается; считая ее погибшей, он ищет способа увидеться с нею. Случай помог, и ему представилось чудное видение.

«В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости; Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался» «Кто там?» - спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову... и с криком упала на ковер».

Появление прекрасной барыни в деревне в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською тоже отдает видением не из мира сего. Между тем все реально. Услышав о смерти старого смотрителя, прекрасная барыня заплакала. Мальчик вызвался довести ее до кладбища. «А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю».

Фраза в четыре слова - как вся жизнь и смерть. У могилы отца, как подсмотрел мальчик: «Она легла здесь и лежала долго». Это не мелодрама, а высокая трагедия о пропасти между сословиями и человеческом контакте, как молния, прорезавшем мир дольний и горний. Пушкин провидел возможность нового нравственного миропорядка.

Такова высокая классика. Это вам не дамский роман из нашего времени о слепых отцах и зрячих детях, у которых другая жизнь, будто это свобода и достоинство. В другой жизни ведь все иначе - уголовщина во всех видах, коррумпированность властных структур, вседозволенность в СМИ, проституция, наркомания, беспризорность в неслыханных масштабах, когда даже благополучие и процветание отдают беспорядком и беспределом, нарушением иерархии ценностей, что мы впитывали с детства из классической русской прозы и лирики.

Свет августа

1.09.07

Самые яркие впечатления из детства - это как из тьмы ночи, сумерек ненастных и зимних дней возникал свет утра, летом теплый или уже горячий, с холодной росой на траве, зимой - с мерцанием звезд и снега, с первыми рассветными лучами, весной - ослепительный в небесах и на тающем снегу или на голубом льду реки, веселый и нежный, как вербины или первоцвет...

Это я наблюдал невольно по дороге в школу или летом, когда мы уезжали на рыбалку или по ягоды, вставши пораньше. Свет над водой нежил, чтобы днем стать горячим, изнуряще знойным. Впрочем, летнюю жару мы выносили легко, то и дело купаясь в реке, где вода в глубине была холодна, и мы выходили на берег, съеживаясь от холода. Кроме жары, нас донимали комары или мошкара.

Где-то в середине или к концу августа воздух становился прохладней и чище, не просто прозрачней, приближая дали, а совершенно особого тона, словно природа почувствовала умиротворение после летнего буйства роста, с созревающими плодами в лесах, на полях и в садах. Но свет исходил с небес и с далей по горизонту, тихий, сияющий чистотой и тайной человеческих глаз и желаний, как на вершине горы Чистилища у Данте, где он поместил Земной Рай.