Дневник горничной
Шрифт:
В ней есть что-то строгое, отшельническое, напоминающее монашескую келью. На выбеленных известкой стенах висят между портретами Дерулэда и Мерсье разные изображения святых, без рамок: Божья Матерь… поклонение волхвов, избиение младенцев… вид рая… Над кроватью висит большое распятие из черного дерева, а над ним какая-то священная ветка…
Это не очень деликатно, без сомнения, но я не могла устоять против сильного желания всюду пошарить, поискать в надежде, впрочем, очень смутной, открыть где-нибудь хоть часть тайн Жозефа… Но в этой комнате нет ничего таинственного, ничего скрытого. Это — комната человека, который не имеет тайн, жизнь которого чиста, чужда осложнений или каких бы то ни было событий… Ключи лежат на мебели и торчат в шкафах; ни один ящик не заперт. На столе лежат пакеты с различными семенами и книга «Хороший садовник». На камине молитвенник с пожелтевшими страницами
Возможно ли, чтобы у Жозефа ничего не было? Возможно ли, чтобы у него в комнате совсем не было каких-нибудь мелочей, незначительных предметов, которые есть у каждого человека и в которых отражаются обыкновенно его вкусы, страсти, наклонности, мысли?.. Немножко из того, что его больше всего занимает в жизни?.. А! все-таки нашла… Со дна ящика в столе я вытаскиваю коробочку от сигар, завернутую в бумагу, крепко перевязанную несколькими веревочками… С большим трудом я развязываю веревки, открываю коробку и вижу в ней завернутые в вату пять святых образков, маленькое серебряное распятие и красные коралловые четки… Всегда и везде религия!..
Окончив свой обыск, я выхожу из комнаты, сильно раздраженная тем, что не нашла ничего из того, что я искала, ничего не узнала из того, что я так хотела узнать. Положительно, Жозеф сообщает всем окружающим его предметам свою непроницаемость… Предметы, которые окружают его, немы как его язык, непроницаемы, как его глаза, как его лоб… Весь остаток дня я видела перед собой, действительно перед собой, то загадочное, то насмешливое, то угрюмое лицо Жозефа. И мне казалось, что я слышу, как он мне говорит:
— Ты напрасно так любопытна, моя маленькая дурочка! Ты можешь еще смотреть, еще искать в моем белье, в моих сундуках и в моей душе… Ты никогда ничего не узнаешь!..
Я не хочу больше думать обо всем этом, я не хочу больше думать о Жозефе… У меня слишком болит голова, и мне кажется, что я от этого с ума сойду… Вернемся к моим воспоминаниям…
Едва расставшись с добрыми сестрами в Нельи, я попала в ад — бюро для приискания мест. А между тем ведь я твердо обещала себе никогда больше не прибегать к ним… Но где же другой выход, когда ты находишься на мостовой и не имеешь даже на что купить себе кусок хлеба? Друзья, старые товарищи? Ах, да!.. Они вам даже не отвечают… Объявления в газетах? Но это стоит очень дорого и, кроме того, сопряжено с бесконечной перепиской и вообще с большими хлопотами… И потом это тоже очень сомнительная вещь… Во всяком случае, надо иметь чем жить и ждать, а 20 франков Клэ-Клэ быстро растаяли… Проституция?.. Прогулка по тротуарам? Приводить к себе мужчин, которые зачастую беднее тебя? О, нет!.. Ради удовольствия — сколько угодно… За деньги? Я не могу этого… я не знаю… но я не могу… Я была даже принуждена заложить несколько мелких драгоценностей, которые еще оставались у меня, чтобы заплатить за свою комнату и стол. Это фатально, что нужда вас всегда приводит в те места, где эксплуатируют и даже грабят бедных людей.
Какая мерзость — эти бюро для найма прислуги! Сначала вы должны дать 10 су за то, что вас записывают; потом начинают вам предлагать места, но какие! Там нет недостатка в скверных местах, там богатый выбор этих отвратительных мест, и вам остается выбирать только из многих зол — наименьшее… В наши дни всякие женщины, мелкие лавочницы тоже хотят держать слуг и изображать графинь…
Если после споров, унизительных расспросов и еще более унизительного торга вам удается наконец сговориться с одной из этих скупых и жадных мещанок, вы должны заплатить содержательнице бюро три процента с вашего годового жалованья… Тем хуже для вас, если вы остаетесь на этом месте только десять дней. Это ее не касается, ее расчет верен, и требует она всю сумму за комиссию… О, они умеют обделывать дела; они знают, куда они вас посылают и что вы скоро к ним вернетесь… И таким образом у меня в 4 с половиной месяца было 7 мест. Целый ряд невозможных домов, хуже каторги! И вот я должна была заплатить содержательнице бюро три процента за
Воровство?.. В какую сторону вы ни обернетесь, вы повсюду увидите воровство… Конечно, обирают всегда тех, кто ничего не имеет, и обирают всегда те, которые имеют все!.. Но что делать? Приходишь в ярость, возмущаешься и в конце концов говоришь себе, что лучше все-таки быть обобранным, чем умереть с голоду, как собака, на улице!.. Скверно все устроено на свете, вот что верно… Как жаль, что генерал Буланже потерпел в свое время неудачу! Про него по крайней мере говорили, что он хорошо относился к слугам…
Бюро, где я имела глупость записаться, расположено на Колизейской улице, в глубине двора, в третьем этаже одного черного и очень старого дома, который по своему виду напоминает дома, где обыкновенно живут рабочие. У входа узкая и крутая лестница с грязными ступенями, к которым прилипают подошвы, с мокрыми перилами, которые пачкают руки. Отравленный воздух — запах испарений из отхожих мест — ударяет вам прямо в нос и приводит в уныние вашу душу… Я далеко не неженка, но, как только я вижу эту лестницу, меня начинает тошнить, у меня подкашиваются ноги и является безумное желание убежать… Надежда, которая по дороге сюда еще жила в вас, сейчас же исчезает, задушенная этой густой, липкой атмосферой, этими мерзкими ступенями и этими мокрыми стенами, на которых, кажется, должны водиться ящерицы и холодные жабы. И в самом деле, я не понимаю, как прекрасные дамы решаются приходить в эту грязную конуру. Откровенно говоря, они не брезгливы… Но чем брезгают в наше время прекрасные дамы?..
Они не пойдут в такой дом, чтобы помочь бедняку. Но чтобы найти прислугу, они пойдут Бог знает куда!..
Это бюро содержала г-жа Пола Дюран, большая, крупная женщина, около 45 лет. Со своими слегка волнистыми и очень черными волосами, сильно располневшая и затянутая в ужасный корсет, она сохранила еще следы былой красоты, величественную осанку… и глаза, какие глаза, черт возьми!..
Одетая всегда со строгим изяществом, в черном шелковом платье, с длинной золотой цепочкой на полной груди и с коричневым бархатным галстуком на шее, с очень бледными руками, она держала себя с большим достоинством и даже немного высокомерно. Она жила с одним маленьким чиновником, господином Луи, которого мы знали только по имени и фамилии которого никогда не слыхали. Это был очень странный человек, страшно близорукий, с торопливыми движениями, всегда молчаливый и очень неуклюжий в своем сером, поношенном и слишком коротком сюртуке. Грустный, боязливый, слегка сгорбленный, хотя он был еще очень молод, он не имел счастливого вида. Только покорность была видна на его лице… Он никогда не смел говорить с нами, ни даже смотреть на нас, так как хозяйка была очень ревнива. Когда он входил, то довольствовался только тем, что слегка снимал шляпу в нашу сторону, но не поворачивал при этом даже головы; потом, слегка волоча ноги, он, как тень, прошмыгивал в коридор. Как он был забит, загнан, бедный мальчик!.. Господин Луи по вечерам приводил в порядок корреспонденцию, вел книги… и так далее…
Госпожа Пола Дюран не называлась ни Пола ни Дюран; эти два имени, которые так хорошо звучали вместе, она, кажется, присвоила себе от двух господ, теперь уже умерших, с которыми она была в связи и которые ей дали денег для открытия этого бюро. Ее настоящее имя было Жозефина Карп. Как многие содержательницы таких бюро, она была когда-то горничной. Это видно было, впрочем, по ее претенциозным манерам, которые она переняла на службе у светских дам и под которыми, несмотря на золотую цепь и шелковое платье, видно было ее истинное невысокое происхождение. Она была груба, кстати сказать, как бывшая служанка, но эту грубость она проявляла исключительно по отношению к нам одним, будучи, напротив, рабски услужлива со своими клиентками… сообразно, впрочем, их общественному положению и их состоянию.
— Ах! какие теперь люди, графиня, — говорила она, жеманясь. — Ленивых горничных, то есть распущенных девиц, которые ничего не хотят делать, которые не работают и за честность и нравственность которых я не могу поручиться, сколько угодно!.. Но девушек, которые работают, которые шьют, которые вообще знают свое дело — таких нет больше… у меня их нет… нигде их больше нет… Это так…
Между тем это бюро имело большую клиентуру. Его главными клиентами были обитательницы Елисейских полей — большей частью еврейки и иностранки… Я там узнала о них недурные истории!..