Дневник инока
Шрифт:
Отец прожил со мной в гостинице несколько дней и затем возвратился в богоспасаемую Вятку. Нелегкий крест возложил на меня Господь в Казани. Разболелись ноги, распухли, стали как бревна. Я вынужден был лечь в академическую больницу, ходил на костылях недели две. Едва я выздоровел, как начались лекции в академии, мне пришлось решать проблему поиска квартиры. Избалованный жизнью в отдельной комнате, я не мог привыкнуть к занятиям в общежитии, шумном и беспокойном. Поиски квартиры долго не увенчивались успехом, пока Господь не внушил одному арабу, по имени Александр Абишарович Жих, пожалеть меня. Он приехал в Россию с Патриархом Антиохийским из самого Дамаска, учился в Казанской академии и отличался при пламенности темперамента редкостным добросердечием. Бог расположил его сердце и ко мне, почему он и принял в устроении моей участи живейшее участие, определив меня на квартиру к одной вдове — диаконице, старушке лет семидесяти. Лидия Порфирьевна Беляева — так звали мою новую хозяйку — уступила мне целую комнату. Здесь-то я ревностно принялся за сочинения и подготовку к зачетам. Первая письменная работа, над которой я корпел два месяца, была на тему"Филон Александрийский как толкователь священных ветхозаветных книг". Результатом двухмесячных добросовестных трудов была, должно быть, солидная работа, коль профессор Терентьев оценил ее на"пять с плюсом". А мне она представляется
В студенческом обществе я держался несколько особняком. Сердце льнуло больше к монахам и церкви. Скоро мне удалось сблизиться с помощником инспектора академии иеромонахом отцом Иоасафом, профессорами–иеромонахами отцом Амфилохием и отцом Софронием, отцом Ионой. Из монахов–студентов помню иеродиакона Иннокентия, иеродиакона Николая, иеромонахов Иоасафа, Иринея. Душой казанского академического иночества был архимандрит Гурий [48] — инспектор академии. В своей квартире он устраивал монашеские собрания. На них имел счастье присутствовать и я; слушал, как монахи обменивались мыслями, и сам начал подумывать о принятии иноческого пострига.
48
Архиепископ Гурий (Степанов; 1880–1938) — выдающийся богослов, востоковед, знаток буддизма, переводчик православных богослужебных книг на калмыцкий и др. языки. Пострижен в монашество, будучи студентом Казанской духовной академии; после окончания учебы оставлен преподавателем, с 1912 года был инспектором, а затем — ректором. После Собора 1917–1918 годов один год находился в заключении, в 1920 году рукоположен во епископа Алатырского, и в дальнейшем недолгие периоды управления разными кафедрами чередовались с пребыванием в заключении, в том числе с 1926 по 1927 год — на Соловках. После 1931 года епархией не управлял, а занимался писательским трудом.
В академическом храме как-то раз услышал я задушевное чтение шестопсалмия. Читал его студент третьего курса Сергей Семенов. Он поступил в академию по окончании Екатеринбургской гимназии, отличался детской простотой и пламенной устремленностью к монашеству. В больших очках, с голубыми, несколько выпуклыми близорукими глазами, в бедной, но опрятной, вычищенной академической форме, он сразу же понравился мне. Захотелось сблизиться с ним, чему он со своей стороны не препятствовал. Мы подружились настолько, что, кажется, были неразлучны: вместе иподиаконствовали в Казанском соборе при служениях епископа Чебоксарского Бориса, вместе ездили на богослужения в казанские мужские монастыри — Иоанновский, Преображенский и женский, где находится чудотворная Казанская икона Божией Матери. Дивно успокаивались наши души у рак казанских святителей Гурия и Варсонофия и под благодатной сенью Царицы Небесной. Посещали мы также келлии профессора отца Варсонофия, читавшего курс сектоведения, и названных выше доцентов академии иеромонахов Софрония и Амфилохия, живших в архиерейском доме. Здесь мы услаждались звучанием оптинской всенощной [49] и различных церковных песнопений.
49
Имеется в виду оптинский распев.
По настоянию инспектора архимандрита Гурия я и Сережа проповедовали в церквах и в двунадесятые праздники выступали с пением праздничных светильнов в три голоса. За рождественской утреней мы, между прочим, пели дивный по содержанию светилен:"Посетил ны есть свыше Спас наш, — Восток востоков, и сущим во тьме и сени, обретохом истину, ибо от Девы родися Господь". Местом нашей церковно–общественной работы была военная церковь. В ней настоятельствовал профессор иеромонах Иона [50] , читавший курс Священного Писания. Впоследствии, говорят, он был епископом в Харбине и скончался там в расцвете лет от какой-то инфекционной болезни.
50
Иона (Покровский; 1892–1937), ученик и постриженник оптинского старца Антония (Потапова), окончил Казанскую духовную академию в 1914 г., был оставлен в ней доцентом. После 1917 г. эмигрировал в Маньчжурию. В 1920 г. рукоположен во епископа Ханькоуского, викария Пекинской епархии. Много сил отдавал благотворительности — помогал голодающим, создал приют для сирот и престарелых. Скончался от ангины. Кончина его сопровождалась чудесами.
Тяготение к уставности богослужения обнаружилось и в академической церкви во имя Архистратига Михаила. Главным вдохновителем строго церковного пения среди студентов был помощник инспектора академии отец Феофан. Он выписывал из Киева партитуры, беседами на чаепитиях в своей келлии располагал студентов разучивать древнецерковные распевы и добился того, что киевская церковная мелодия [51] привилась на академических богослужениях.
Инспектор архимандрит Гурий участвовал в заседаниях Поместного Собора 1917–1918 годов, на котором был избран Патриарх Тихон, поэтому в академии бывал наездами. Рождество же 1917 года провел в Казани. Я отмечаю именно этот момент, потому что он имеет непосредственное отношение к моему окончательному решению стать монахом. Приблизительно за неделю до Рождества Христова отец Гурий благословил мне и Сереже съездить в город Свияжск. Там в мужском монастыре [52] жил слепой игумен. Имя его не помню, только знаю, что он когда-то был учеником знаменитого глинского схиархимандрита Илиодора [53] , а в Казани был старцем академического монашества. Повидать его и взять у него благословение на монашеское пострижение и порекомендовал нам отец Гурий.
51
Имеется в виду киевский распев.
52
Успенско–Богородицкий монастырь был основан в середине XVI в. святителем Германом Казанским.
53
Схиархимандрит Илиодор (Голованицкий; 1795–1879) подвизался в Глинской пустыни 45 лет, создал свою школу
Уже под вечер мы пешком перешли Волгу. Дул пронзительный холодный ветер. С трудом доплелись до Свияжска. Остановились в гостинице женского монастыря [54] и сразу направились к келлии старца, жившего недалеко в стенах мужского монастыря, хранившего великую святыню — открыто почивающие мощи святителя Германа Казанского [55] .
Входим в коридор братского корпуса и стучим в дверь батюшкиной келлии. Долго никто не дает нам никакого ответа. Наконец слышится шарканье ног. Отворяется со скрипом дверь, и мы разглядываем в темноте высокую старческую фигуру в нижнем белье."Кто тут стучит?" — громко спрашивает старец."Студенты!" — отвечает Сережа."Мне некогда", — недовольно говорит старец и захлопывает дверь. Мы не двигаемся с места, ожидаем, что будет дальше. Через несколько минут дверь келлии снова отворяется и старец спрашивает:"Ушли вы, что ли, или еще стоите?"."Стоим!" — покорно говорит Сережа."Ну уж если терпите, то заходите, — снисходительным тоном замечает старец и начинает объяснять причину неласкового приема: — Два месяца я собирался в баню. Только хотел идти, а тут вы пришли. Теперь не пойду мыться, ради вас отложу". Нам стало жалко этого строгого старичка и не хотелось обрекать его на такие лишения. Но делать было нечего. Входим в келлию, увешанную фотографиями архиереев, разных духовных лиц, гравюрами монастырей и множеством икон."Что вы хотите?" — спросил нас старец."Батюшка! — начал Сережа, — мы хотели бы поступить в монастырь. Отец Гурий и послал нас на совет, как вы скажете". Старец предварительно осведомился о нашем возрасте и, узнав о наших юных годах, не отклонил нашего устремления сделаться монахами. Наоборот, одобрил это намерение, высказав мысль о необходимости раздувать искру Божию в душе, пока она горит."Быть может, — говорил старец, — доживают иные и до зрелых лет. Кажется, уж приспело время посвятить себя на служение Господу, а искры-то Божией и нет в душе. Хорош ваш инспектор отец Гурий, — продолжал старец, — ума палата и умеет смиряться. Патриархом со временем будет" [56] .
54
Иоанно–Предтеченский женский монастырь был основан в конце XVI в. Там находился странноприимный дом.
55
Святитель Герман Казанский (†1568; память 6/19 ноября) происходил из княжеского рода, принял постриг в Иосифо–Волоколамском монастыре. После взятия Казани Иоанном IV вместе со свт. Гурием Казанским трудился на ниве просвещения местных жителей. По кончине свт. Гурия стал его преемником на кафедре. Царь Иоанн Грозный собирался поставить его Митрополитом Московским, но свт. Герман потребовал отмены опричнины и был за это изгнан.
56
Предсказание старца о патриаршестве не сбылось.
Разговор затем перешел на тему о современных нравах. Старец жаловался на слабость церковной дисциплины, на склонность духовенства ради денег совершать антиканонические поступки. В подтверждение своих слов рассказал, как один казанский профессор академии протоиерей отпел юношу–самоубийцу по неотступной просьбе родителей. Тут он вспомнил, что у него на столе лежит неразобранная почта, и велел мне прочитать первое из нераспечатанных писем. Оно оказалось от одной скорбящей матери, в нем было 10 рублей. Мать умоляла помянуть в молитвах ее четырнадцатилетнего сына–самоубийцу. Когда старец выслушал содержание письма, встал, выпрямился во весь рост и, подняв руку кверху, твердо сказал:"Вложи деньги в конверт, садись и пиши ответ. Упомяни, что молиться за самоубийцу по правилам Церкви я не имею права…."Письмо [я] написал в том духе, о котором говорил старец."Добре!" — воскликнул он, когда я прочитал написанное. По своему обычаю он угостил нас после беседы гречневой кашей и с миром отпустил.
Всенощную я и Сережа стояли в церкви мужского монастыря. Сильное впечатление произвел на нас вид гробницы святителя Германа, контуры его фигуры в архиерейском облачении и главы в митре. Характерно было то, что и благословение на каждение иеродиакон брал не у настоятеля обители епископа Амвросия (Гудко) [57] , а у святителя, столетия благочестно почивающего на своем ложе.
На другой день литургию мы отстояли в храме женской обители, причастились Святых Тайн и на монастырской лошади переправились через Волгу до железнодорожной станции, так как спешили вернуться в Казань. Перед отъездом зашли еще раз попрощаться к старцу. Он много дивился тому, что скупущая игумения оказала нам такую милость, что не только снабдила нас на дорогу деньгами, но и распорядилась о предоставлении нам бесплатной монастырской подводы.
57
Амвросий (Гудко; 1867–1918) в 1891 г. пострижен в монашество, в 1893 г. окончил Санкт–Петербургскую духовную академию и отправлен на Алтай. В 1897–1898 гг. — начальник Корейской духовной миссии. С 1904 г. — епископ Кременецкий, с марта 1917 г. — на покое, с назначением настоятелем Свияжского Богородицкого монастыря, где и был замучен.
Недолго мне пришлось после Рождества пожить в Казани. Город вскоре сделался ареной столкновения красных и белых воинских отрядов. Началась бомбардировка со стороны красных. Обстрелу подверглось и здание академии, где временно помещался Псковский кадетский корпус. С утра в академических аудиториях еще были лекции. Когда же началась энергичная ружейная стрельба и пушечная пальба, мы, студенты, едва спаслись от смерти, спрятавшись в люк соседнего с библиотекой корпуса. Через некоторое время, убедившись, что и в люке небезопасно, мы ползком добрались до центрального корпуса и спустились в подвальное помещение. Там находилась студенческая столовая, и нас, страшно испуганных, покормили немного горячей пищей.
До позднего вечера студенты ютились в подвале. Убедившись, наконец, что стрельба прекращена, мы один за другим стали выходить из своего убежища. Вместе с остальными вышел и я. Иду по академическому саду. Вдруг около уха раздается характерное:"Ж–ж-ж" — и пуля ударилась в стоящую рядом поленницу. Пролети пуля на сантиметр ближе к лицу, и я был бы убит. Жертвой канонады из всего академического люда сделался в этот памятный день лишь один келейник ректора. Он во время стрельбы преспокойно пил чай в архиерейских покоях. Бомба разорвалась над крышей этого здания, и потолок был пробит осколками, попавшими в голову несчастного келейника. Он так замертво и застыл с блюдечком чая в руке.