Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Слепой бы увидел, как он счастлив, что я здесь, и он даже немного показывает это, когда мы остаемся одни.
В два часа мы поехали в Полтаву. Сегодня утром у нас уже была стычка по поводу Бабаниных, а в коляске отец позволил себе бранить их, вспоминая свое утраченное счастье и обвиняя во всем бабушку. Кровь бросилась мне в лицо, и я резко просила его оставить мертвых в покое.
— Оставить мертвых! — вскричал он. — Но если бы я мог взять прах этой женщины и…
— Замолчите! Вы дерзки и неблаговоспитанны.
— Шоколад
— Вы также, милый папа, и все те, кому недостает деликатности и воспитания. Если я настолько деликатна, что молчу, странно, что другие жалуются. Вам нет дела до Бабаниных, вы имеете дело с вашей женою и детьми; а о других не говорите, как я не говорю о ваших родных. Оцепите мое уменье держать себя и берите с меня пример.
Говоря таким образом, я была очень довольна собою.
— Как ты можешь говорить мне такие вещи?
Я говорю и повторяю: я жалею, что я здесь.
Я сидела спиною к нему; слезы и рыдания душили меня.
Отец смутился, сконфузился, начал смеяться и попытался меня поцеловать и обнять:
— Ну, Мари, помиримся, мы никогда не будем говорить об этом; я не буду говорить об этом с тобой, даю тебе честное слово.
Я приняла обычное положение и не выражала ни прощения, ни расположения, и потому папа удвоил свою любезность.
Дитя мое, мой ангел (я обращаюсь к самой себе), ты ангел, положительно ангел!! Если бы ты всегда так умела держать себя! Но ты еще не могла и только теперь начинаешь прилагать к действительности свои теории!
В Полтаве отец мой — царь, но какое плачевное царство!
Отец очень гордится своей парой буланых лошадей; когда нам подали их, запряженных в городскую коляску, я едва вымолвила: «Очень мило».
Мы проехались по улицам… безлюдным, как в Помпее.
Как эти люди могут так жить?.. Но я здесь не для того, чтобы изучать нравы города, а потому — мимо…
— Если бы ты приехала немного раньше, — сказал отец, — то застала бы много народа; можно было бы устроить бал или что-нибудь. Теперь, после ярмарки, не встретишь и собаки.
Мы зашли в магазин заказать полотно для картины: в этом магазине собираются все полтавские франты, но мы не встретили там никого.
В городском саду — тоже самое.
Отец, неизвестно почему, никого мне не представляет; может быть, он боится слишком сильной критики?
Во время обеда приехал М…
Шесть лет тому назад, в Одессе maman часто виделась с m-me М…, и сын ее, Гриц, каждый день приходил играть с Полем и со мною, ухаживал за мной, приносил мне конфеты, цветы, фрукты. Над нами смеялись, и Гриц говорил, что он не женится ни на ком, кроме меня; на что один господин всякий раз отвечал: «О, о! какой мальчик! он хочет, чтобы у него была жена министр»! М… провожали нас на пароход, который должен был отвезти нас в Вену. Я была большая кокетка, хотя еще ребенок; я позабыла свой гребень, и Гриц дал мне свой, а
— Знаете, прелестная кузина, Гриц глуповат и глуховат, — сказал Мишель Э…, пока М. поднимался по лестнице ресторана.
— Я его знаю хорошо, он не глупее нас с вами, а глух он немного после болезни и особенно потому, что кладет вату в уши, боясь простудиться.
Несколько человек вошли и пожимали руку отцу, сгорая нетерпением быть представленными дочери, приехавшей из-за границы, но отец не исполнил их желания, сделав презрительную гримасу. Я боялась, что и с Грицем будет то же самое.
— Мари, позволь представить тебе Григория Львовича М…, — сказал он мне.
— Мы уже давно знакомы, — отвечала я, грациозно протягивая руку другу моего детства.
Он совсем не переменился: тот же прекрасный цвет лица, тот же тусклый взгляд, тот же маленький и слегка презрительный рот, крошечные усики. Отлично одет и прекрасные манеры.
Мы смотрели друг на друга с любопытством, причем Мишель саркастически улыбался. Папа подмигивал, как всегда.
Я совсем не была голодна. Пора было ехать в театр который находится в саду, как и ресторан.
Я предложила сначала погулять. Примерный отец бросился между мною и Грицем и, когда пора было идти в театр, он с живостью предложил мне руку. Вот настоящий отец — честное слово, как в книжках.
У нас огромная ложа первого яруса, обтянутая красным сукном, против губернаторской.
Князь привез букет; он целый день делает мне признания и получает в ответ: «Уйдите, пожалуйста!» или «Вы олицетворение фатовства, кузен!»
Народу немного, и пьеса незначительная. Но в нашей ложе было много интересного.
Паша странный человек. Искренний и откровенный до ребячества, он все принимает за чистую монету и говорит все, что он думает, с такою простотой, что я готова подозревать, что под этим добродушием скрывается дух сарказма.
Иногда он молчит десять минут и, если заговорить с ним, он как будто пробуждается от сна. Если улыбнуться на его комплимент и сказать: «как вы любезны!» он обижается и уходит, бормоча: «я совсем не любезен; я говорю это потому, что я думаю».
Я села впереди, чтобы польстить самолюбию отца.
— Вот, — говорил он, — вот я теперь в роли отца. Это даже забавно. Ведь я еще молодой человек!
— А, папа, так вот ваша слабость! Хотите быть моим старшим братом, и я буду называть вас Константином? Хорошо?
— Отлично!
Нам очень хотелось поговорить наедине с М., но Поль Э… или папа мешали нам. Наконец, я села в угол, составляющий отдельную маленькую ложу, обращенную на сцену, и оттуда видны приготовления актеров. Мишель, конечно, последовал за мною, но я послала его за стаканом воды, и Гриц сел рядом со мною.