Дневник метаморфа
Шрифт:
Вдруг кусты подлеска затряслись и оба вскинули оружие: электропилу и ультразвуковую пушку, которую успел подобрать Женька. Как теперь он ненавидел вурдалака — не передать. Даже скулы сводило от лютой злобы — зубами рвал бы, как тот! Но из кустов вылез отнюдь не серебряный монстр, а толстый, расхристанный, бородатый и рыжий мужик с вытаращенными от ужаса голубыми глазками, в простом охотничьем костюме, мокрый, как хлющ, с огромным рюкзаком за спиной.
— Помогите, — пробормотал он. — Спасите меня!
— Ты кто ещё такой? — угрюмо спросил Женька.
Вместо
Он оказался зеком из гранитного карьера. Всхлипывая и поминутно вытирая широкое лицо, он рассказывал свою историю, и с каждым его словом Женька всё больше мрачнел от стыда за собственное невежество и серебряные пули. Вурдалак оказался метаморфом, жертвой неудачного эксперимента. Что не отменяло дикой ненависти к нему и желания уничтожить. «Зубами рвал бы, — подумал он. — Зубами?»
— Так и знал, что здесь служивые покопали рылом, — фыркнул спец. — Эй, куда собрался? Вот же транспорт…
Женька проверил лямки рюкзака, повесил на плечи винтовку, парализатор, приладил к поясу ультразвуковую пушку.
— За помощью, — бросил он. — Жуль велел привести помощь.
— Не тебе решать, — строго сказал спец. — На это есть начальство и протокол…
— А когда начальство бессильно, — перебил его Женька со злостью, — а протокол не работает, остаются те, кто решит вопрос радикально.
Глава 22. Дорогой дневник
Дорогой дневник, это пиздец. Я простился с жизнью в который раз с тех пор, как Паркинсон устроил апокалипсис в моём уютном мире. А ведь сидел бы в своей лаборатории, в свободное время собирал бы свои модельки молекул — отлично занимает, по выходным ходил в цивилизацию, а там — в массажный салон и на концерт. Блаженная скука! Святая рутина! Надеюсь, Макс сдох, впрочем, спросить всё равно было не у кого, мы с милой ушли достаточно далеко для того, чтобы проклятый придурок пропал с её радара. Кстати, говоря о радаре, я практически не шучу.
Трясло нас и бросало нешуточно, однако природа готовила цефалота к таким катаклизмам, и судно потерпело минимальный ущерб, если так можно выразиться. Моллюск потерял пару щупальцев-листьев, поломанных валежником, но створки лишь в одном месте треснули — милая сказала, что это ничего и зарастёт. Течь была минимальной, воду цефалот поглощал и выбрасывал. Однако, кажется, всё равно ушибся и обалдел. Когда буря стихла, а валежник прошел стороной и самораспределился, цефалот не стал цепляться корнями и закапываться в землю, а просто закачался на воде.
— Я на разведку, — сказала Тенго, — может, сильно дом побило и сдохнет…
Она вручную раздвинула створки и рыбкой нырнула, только круги по воде и пошли, а кувшинка замерла в приоткрытом виде. Я осторожно вскарабкался следом, цепляясь когтями за стенки, высунул голову и осмотрелся.
Вечерело. Мы дрейфовали по воде, заполнившей пространство сколько видел глаз,
Что-то ласково коснулось моего хвоста, и я чуть не свалился. Это цефалот очухался и тянул ко мне сосало, как Тенго называла его ротовой аппарат. Я злобно отмахнулся ногой, отчего сосало сморщилось складками и спряталось, затем скупо испражнился — больше дом покормить было нечем, в собственном животе урчало от голода и я подозревал, что дети в яйцах тоже хотят есть.
Тенго с плеском вынырнула из грязной стоячей воды, с мёртвой птицей в лапах.
— Я еду нашла! — сказала она. — Лягушек и рыбы нет, но много мёртвых зверей. У нас же зубы, поедим падали. А дом живой, хоть и побило его.
Милая споро забралась вовнутрь. Захлопываться цефалот не стал, так и стоял, растопыренный, отходил от бури. Мы ощипали и сгрызли птицу, почти совсем свежую, чуть пахнущую болотом, а кости с перьями бросили в сосало. Затем по настоянию Тенго почистили стенки кувшинки пучками травы.
— Не губка, но хоть как-то уютнее, — сказала она. — А то все перепачкались…
Тенго ещё раз сплавала «на разведку» и на этот раз собрала вкусных живых червей и водяных жуков, так что ужин удался. Когда спустились сумерки, цефалот захлопнул створки и мы прекрасно выспались, медленно дрейфуя по залитой водой равнине, в безопасности от хищников. Думаю, моллюск не закапывался потому, что искал для жизни бегущую воду: ручей или берег реки. Наводнение впервые залило равнину до самых скал, сухая ранее, она не годилась ему для жизни. М-да, такой бури, которую мы пережили, я отродясь не видывал и больше видеть не хочу.
Проснулись как обычно с рассветом. Цефалот приоткрыл створки, едва взошло солнце, высунул жадное сосало и навязчиво, хоть и без агрессии, щупал меня за ноги — вставай, шерстяной, корми меня! Хитрая тварь. Хотел я или нет, пришлось вставать, испражняться. За ночь стенки снова покрылись слизью, и милая, зевая, стала скребти их пучком травы.
Высунув из бутона голову, я осмотрелся, чтоб понять, где мы очутились теперь, и обалдел. Моллюск всё же нашёл берег реки. И не только. Водой размыло глинистую породу, обрушило кусок известняковой скалы, и в этом расколе, мать моя женщина! Торчал обнажившийся купол наподобие храмового. Ещё одна цивилизация? Да сколько можно?! Прямо к куполу и пригрёб за ночь моллюск.
— Тенго, что это?! — я заорал как резаный.
Милая мигом бросила труды праведные и вскарабкалась посмотреть. Глянула и вся затряслась, я даже испугался. Зажмурилась, как делала всякий раз, используя радар, и вся её густая шерсть встала дыбом. Я пересрал совсем. Кажется, купол был чем-то опасным, иначе объяснить её реакцию не мог.
— Это враги?! — спросил. — Что делать? Прячемся? Кажется, цефалот корнями к нему прицепился! Пусти! Фу, кому сказал!
Она взглянула на меня огромными и влажными глазами без зрачков, носик подрагивал. Кажется, Тенго была готова заплакать.