Дневник москвича (1917-1920). Том 1
Шрифт:
10/23 августа.«Известия» сообщают, что Керенский и Гучков находятся в Берлине и будто бы агитируют в пользу Деникина.
Чичерин поговорил «по душам» с английским министром иностранных дел Керзон-оф-Кедлстоном. Керзон предупреждает по радио Чичерина, что за непозволительное отношение русского правительства к английским военнопленным «вы и гг. Ленин и Троцкий, так же, как и все остальные прикосновенные лица, будут рассматриваться в полном объеме лично ответственными», а Чичерин отвечает, что «никакой шантаж не может иметь влияние на его политику. Всякое повторение таких угроз, обращенных лично к членам русского правительства и могущих характеризовать только образ мыслей их авторов, заставит советское правительство подумать о том, может ли оно вести какие бы то ни было переговоры с нынешним британским правительством,
Советские войска оставили Корочу, Житомир, Бердичев и ст. Цветково.
Военный обозреватель «Известий» Холмский предполагает, что Деникин стремится к северо-западу от Киева соединиться с поляками, и делает заключение, что «положение на юго-западе чрезвычайно сложное и чреватое неожиданными последствиями».
11/24 августа.Дождь, дождь и дождь!
Спички уже 10 р. коробка, — значит, четвертак каждая спичка. Не правда ли, что это как-то нелепо?
Красными взяты Камышин, Поворино, Валуйки и Тамбов. Оказывается, что последний был все-таки во власти белых, о чем давно уже говорили, да не писали. Так же, должно быть, и с Козловым; по крайней мере, пишут сегодня, что в Козловском районе идут бои.
Сегодня Демьян Бедный в «Известиях» печатает свою «ноту» Лорду Керзону. «Ноту развязному лорду», и рифмует на этом месте: «Слаще: заехать бы в морду». Вот нынешние дипломаты и поэты — как они «выражаются» нежно!
13/26 августа.Красными оставлена станция Зябки в 40 верстах от Полоцка. Западная часть Новоград-Волынска занята белыми, часть восточная — красными. «Разодраша ризы моя!»… красными взят в Днепровском районе г. Корсунь, в Тамбовском Борисоглебск (?). Идет бой в 15 верстах от Пскова. Житомир опять занят красными, но Петлюра взял Фастов и Белую Церковь (около Киева), а деникинцы Канев.
Засим, «Известия» сообщают: «На Черном море после двухдневной бомбардировки английской эскадры из 30 боевых судов противник высадил десант и занял Одессу».
Холмский пишет, что Деникин и Петлюра стремятся к Киеву наперегонки, чтобы кому-нибудь из них занять взятием Киева первенствующее положение на Украине. Он ожидает даже, что они передерутся между собой. Затем Холмский недоумевает, кем же был занят Житомир —поляками или Петлюрой?
В Венгрии новая заворошка: эрцгерцог Иосиф подал в отставку.
† Умер известный московский артист А. И. Чарин. Он долго играл у Корша. Публика его любила. Между прочим, он был ученым-археологом. Я видал его и на Сухаревке. Вечная ему память!
† Кажется, забыл записать, что весной где-то на юге скончалась знаменитая кинематографическая артистка Вера Холодная. Умерла она от сыпного тифа. Теперь так тяжело смотреть картины с ее участием! Это была красивая, изящная, молодая женщина с большими грустными глазами. Царство ей небесное!
Троцкий выпустил обращение «кавалеристам корпуса Мамонтова». Уговаривает их добровольно сдаться, ибо они-де «в стальном кольце, и их ждет бесславная гибель».
14/27 августа.Вчера состоялось чрезвычайное заседание Московского Совдепа, на котором делали доклады о положении на красных фронтах Троцкий и Муралов. Троцкий говорит, что Колчак определенно разбит и та же участь ждет Деникина, но не скрывает, что :«Сейчас, когда наше положение на юге стало вполне благоприятным, я скажу, что и теперь общее положение на Украине в высшей степени тяжелое.» Причины последнего, по его словам, те, «что рабочий класс там (на Украине) еще слаб, а кулачество еще очень сильно». Кулак, — говорит Троцкий, — «индивидуалист, считается только со своей личностью и со своей корыстью, все коллективное ему чуждо и враждебно. Кулак знал царское государство, применился к государству Винниченко, прошел через слабую советскую власть первой эпохи, испытал прелести германского империализма, жил под Скоропадским, прошел через 6–7 разных режимов, при всех режимах удержался. У него сложилась такая политическая психология — менялся на Украине режим, а он, кулак, оставался… Он решил, что без всяких режимов можно жить, и он не хочет никакого государственного принуждения…»
Дальше Троцкий поведал, что «продвижение Деникина по направлению к Москве задержано», что «на южном фронте наше дело сделано и карта Деникина бита». Красные заняли Волчанск и находятся уже в 60 верстах от Харькова. На Северном фронте красные полки взяли Псков.
Муралов приехал с
После их речей принята резолюция в обычном для большевиков духе и с упованием, что «рабочие и крестьяне России смогут в широкой мере восстановить разрушенное контрреволюцией (?) хозяйство и создать для трудящихся советских граждан достойную жизнь без хозяев, без гнета, без голода и холода»…
«Известия» сообщают сегодня, что в 30 верстах южнее Курска идут упорные бои с переменным успехом. Короча опять попала в руки красных, и кроме того ими взята Бутурлиновка.
Сегодня утром тепла только 5°, но зато весь день не было дождя. Это новинка, не виданная, кажется, с июня месяца.
15/28 августа.Но сегодня опять был дождь.
Красными взят Купянск.
По случаю необыкновенного урожая хлеб все дорожает: ржаная мука сегодня на Сухаревке 2.200 р. за пуд.
По случаю великого Московского праздника Успения (увы! из Кремля не слышался уже величавый звон храмового праздника в Успенском соборе, ибо там служб давно не совершается) задумал сходить в Рождественский монастырь, где служил Тифлисский Митрополит Кирилл. По дороге ко мне подскочил мальчуган лет 11-ти и уткнулся своей папиросой в мою, чтобы прикурить. Бывало, таких несовершеннолетних курильщиков драли за уши, а теперь к ним все привыкли, как к обыкновенному явлению. В монастыре за обедней, несмотря на благолепие служения, молящихся не очень много, а где стоял я — там и совсем просторно. Тут я пережил час доброго и умилительного настроения. Не столько религиозной радости, сколько удовольствия чисто житейского от красоты звуков и внешности близко находившихся ко мне. Это было приятнейшее зрелище, описать которое не погнушался бы и заправский писатель, точно не в 19-м году, а в прошлом веке: истово служил седовласый митрополит в богатейшем облачении; его возгласы чаруют молящегося, или просто слушателя. У митрополита чудный баритональный тенор и, как видится, врожденная музыкальность. До такой степени отчетливо, проникновенно и ритмично идут из его уст святые слова, что не наслушаешься. Хор монахинь поет стройно и благозвучно. Слева от меня стоит на своем возвышенном месте Игуменья: маленькая, аскетического вида старушка, украшенная наперсным крестом, и молится со всеми признаками несомненной веры, как молились, вероятно, только наши деды и бабки, а впереди нее стоит какая-то молодая девушка, не монашка, но, может быть, готовая быть ею. Одета она в темное платье. Я вижу только ее стан и затылок: она стройна, ее голову украшают две русые девичьи косы. Трудно отвести глаза от этой фигуры. Чувствовалось, что она сознательно находится в храме Божьем, что она выше толпы, что будущее ее — жизнь «во Христе». Но кто она? Вера из «Обрыва», Настенька из «Лесов» Печерского, Катерина из «Грозы», Катя из «Воскресенья»? Я подбираю к ней эти типы не для придания своему рассказу литературного пошиба, а потому, что мне, грешному, как раз вспоминались те «грешные» женщины, когда я смотрел на ее молитвенную позу. И они так же молились, как эта девушка. Иначе и быть не могло. Там красота тела и духа, едва сдерживаемая страсть возраста, томление, борьба, и тут — то же самое. Ближе ко мне, впереди меня, какой-то глубокий старец в сильно поношенном черном сюртуке. Он высок ростом, но слаб на ногах, часто садится и пользуется помощью стоящего за его стулом человека средних лет, по-видимому, его слуги. По черепу старика, обрамленному серебряными редкими сединами, по его как бы военной выправке, невольно подумал, что это не кто иной, как подлинный барин. Аристократ с ног до головы. Какой-нибудь граф, князь или министр.
Ошибки быть не могло, порода так и сквозила в нем; около него было пространство, не занятое никем, все как будто сторонились, уступая величавому и скорбному старцу «честь и место». А позднее, после «Иже херувимы», к нашей группе подошла новая прекрасная фигура, и как пришла, так сразу опустилась на колени, поникла головой, и в этой позе оставалась почти до самого конца обедни. Это была красавица восточного типа, хоть не роскошно одетая (теперь роскоши нигде не увидишь), но очень интересно, вроде как бы цыганки или испанки. Однажды только она оглянулась и обдала стоящих за нею своим пристальным взглядом бездонных черных глаз. Именно обдала. В ее взгляде было что-то крупное, так сказать, оптовое, точно волна морская окатила всего с ног до головы, и моментально скрылась. Захлебнуться можно от таких необыкновенных глаз: в них помимо южного зноя блестели наши северные слезы. Тут мне после Гончарова и других писателей вспоминается Хомяков: