Дневник немецкого солдата
Шрифт:
— Пароль!
Мы назвали пароль.
Нас окружили несколько солдат в тулупах. Свет карманных фонариков упал на наши лица, и чей-то голос воскликнул:
— Так это же толстый унтер от медицины! Из деревянного сарая, где нашему брату помогают побыстрее отправиться на тот свет. Как ты сюда попал?
— Я забыл в этом сарае бумажник, — сказал Густав, здороваясь с охранниками. — Испанцы, черт возьми, опять устроили фейерверк. Открыли такой огонь, что нам пришлось ответить.
В общем, Густав врал напропалую. Мы зашли в комнату дежурных,
Потом мы сходили в ангар за бумажником Густава. Я думал, что он все это сочинил, но бумажник действительно был там. Предусмотрительный парень!
Назад мы возвращались той же дорогой. Казалось, мы идем по двору нефтебазы — так кругом пахло бензином. Нам стало весело, и мы даже взяли друг друга под руки. Дойдя до первых же развалин, мы укрылись в них от ветра и хлебнули водки. Рейнике был в таком хорошем настроении, что, услышав, как булькает водка во фляге, пошутил:
— Слышишь, Карл, бензин вытекает?!
Вернувшись в часть, мы охотно рассказали всем о ночной встрече с испанцами. Разгорелся спор о ценности наших «братьев по оружию» из «Голубой дивизии».
А через несколько дней появился приказ коменданта:
«В связи с некоторыми происшествиями, имевшими место на полевом аэродроме, приказываю: рядовых «Голубой дивизии», появляющихся где бы то ни было без унтер-офицера, немедленно задерживать и препровождать в дивизию СД. В большинстве случаев — это дезертиры, которые ищут у враждебного нам населения убежища и торгуют своим оружием».
Позади и рождество и Новый год. Снова заговорили о предстоящем взятии Москвы. Разработан даже план парада. Он должен состояться в Москве первого мая. Парад откроют, конечно, танки, за ними — моторизованные части, потом пройдет кавалерия. Пехоте отведено время под вечер. А наши санитарные части пройдут по Красной площади ровно в девятнадцать ноль-ноль. Как раз в это время фюрер произнесет речь. А над площадью будет кружить германская авиация.
Пока же весной и не пахнет. Так холодно, что не знаю, доживем ли мы до весны.
С конца февраля у нас началась буквально «парашютная паника». Все только и говорят о десанте, об опасностях, которые подстерегают нас на каждом шагу, о поимке парашютистов, о допросах, о гестапо, о виселицах в городе. Госпиталь, как всегда, полон разных слухов, слушаешь рассказы и пересуды больных и раненых и можешь с ужасающими подробностями представить себе все происходящее.
Итак, дежурный фельдфебель дивизии войск СД перевернул листок советского календаря в ночь на двадцать третье февраля.
Переводчик прочитал надпись на листке и пояснил фельдфебелю:
— День Красной Армии.
Зазвонил телефон. Фельдфебель снял трубку:
— Штаб
— Дальше… дальше… дальше…
Приняв телефонограмму, он повторил ее, четко выговаривая каждое слово:
— «Телефонограмма. Одиннадцать дробь двести шесть точка. Римское четыре, большое У как Узедом, точка. Большое Ф как Фридрих, точка. Сектор «Днестр».
Текст: За линией фронта в районе Демидова выброшен парашютный десант противника силой до батальона». Все. Благодарю.
Фельдфебель положил трубку и побежал докладывать командиру.
— Господин полковник, важная телефонограмма из штаба сектора. — С этими словами он вручил полковнику текст.
Полковник прочел и спокойно, словно ничего не произошло, произнес:
— Вот те на. А всякие птенцы болтают, будто у русских праздник. Не похоже на праздник. Фельдфебель, вам известно, что сегодня день Красной Армии?
— Так точно, господин полковник. Так написано в календаре.
— Тогда объявите тревогу. Передать всем штабам: удвоить полевые посты. Уведомите о случившемся соседей. Всю охранную дивизию и батальон полиции поднять на ноги.
— Слушаюсь, господин полковник.
Зазвонили все телефоны. Срочные телефонограммы полетели во все концы.
Тотчас несколько высокопоставленных господ вспомнили о неотложных делах в тылу и отбыли в весьма срочную служебную командировку — километров за сто от места происшествия, по возможности еще дальше. Начальники, которые не могли придумать безотлагательного дела в тылу, приказали денщикам вычистить оружие. Самые осторожные предусмотрительно упаковывали багаж, чтобы чувствовать себя мобильными, как и положено настоящим воякам.
Вскоре стали поступать сообщения о стычках с противником в глубоком тылу. Вечером началась дикая бомбардировка. Земля сотрясалась от разрывов бомб, падающих из-за снежных туч. Дрожали стены, звенели окна, погас свет. Грохот разрывов чередовался с завыванием пикирующих бомбардировщиков. Такое ощущение, будто пилорама на пределе своих сил резала сырые стволы. Не успеют смолкнуть отзвуки одного налета, как прилетают новые группы советских самолетов, и все повторяется сначала.
— Вот что у них называется праздником.
— Какой может быть праздник во время войны?!
Разные люди в различных местах повторяли эти две короткие фразы.
Дня через два в сборный лагерь для военнопленных привели нескольких пойманных парашютистов. Их изолировали от других пленных и сразу начали допрашивать. Все, что творится в лагере, немедленно становится известным солдатам в окрестных частях. Красноармейцы держались удивительно стойко, на всех допросах молчали. А службе безопасности во что бы то ни стало надо было выудить, какие задачи были поставлены перед парашютистами, даны ли им явки к партизанам, какие объекты приказано взорвать, уничтожить, разведать.