Дневник немецкого солдата
Шрифт:
— Звонили из военно-полевого суда, — сказал Сименс. — Подполковник желает сегодня же с вами побеседовать. Лучше всего отправляйтесь сейчас. Всю писанину за вас сделает Кацек. Сколько зарегистрировано по сегодняшний день включительно?
— Сегодня вечером мы дойдем до сорока девяти тысяч.
— Значит, завтра уже будет круглая цифра — пятьдесят тысяч? Это надо отметить двумя полными стаканами рома с сахаром. Залпом. А когда дело дойдет до ста тысяч, примем яду.
Я оделся, вставил в автомат полный
Рядом с военно-полевым судом — кинотеатр. На нем висит плакат на русском языке:
«Только для немецких солдат»
Кто-то углем зачеркнул «солдат» и четко вывел: «грабителей».
И это рядом с военно-полевым судом!
Я вошел в здание военно-полевого суда и доложил, что прибыл по вызову. Меня немедленно провели к подполковнику.
Он сидел за столом в старинном кресле с резьбой. Рядом с ним — солдат-писарь с усиками под Гитлера. И прядь волос на лбу, как у фюрера.
Уже у двери я застыл по стойке «смирно», чтобы с самого начала не навлечь на себя гнев следователя.
На стене, за спиной подполковника, висели портреты четырех кровавых собак фашистского режима: Гитлера, Геринга, Геббельса, Гиммлера. Между ними — намалеванная на картоне строфа из Гете:
Вот он с новою бадейкой,
Поскорей топор я выну!
Опрокину на скамейку,
Рассеку наполовину!
Ударяю с маху — палка пополам,
Наконец от страха отдых сердцу дам.
Слово «топор» было выведено не черной, а кроваво-красной краской, несколько капель краски были вытянуты вниз, будто это капает кровь.
Подполковник приказал мне подойти ближе и елейным голоском пригородного трактирщика произнес:
— Располагайтесь поудобнее, Рогге. Снимите фату, венок и все, что болтается у вас на шее. Снимите шинель, здесь у нас достаточно тепло. Как ваше горло? Рана уже затянулась?
— Еще кровоточит, господин подполковник.
— Печально. Расстегните ворот и садитесь вон там. Давайте устроимся поуютней. Вот так. Что я подполковник, вам известно так же, как и мне. Больше меня так не называйте. Понятно?
— Слушаюсь!
— Значит, так. Будем считать, что мы штатские. Чем вы занимались до военной службы?
— Торговал книгами.
— Ага.
Подполковник сделал мину, будто собирался распить со мной бутылку шампанского. Он указал большим пальцем на изречение над своей головой и спросил, экзаменуя: — Шиллер или Гете?
— Гете.
— Откуда?
— Кажется, «Кладоискатели».
— Нет, «Ученик чародея». Значит, продавцы книг тоже не все знают.
Солдат-писарь с усиками а ля Гитлер записывал каждое слово. Он спросил
— Может быть, запишем сначала его данные?
— Пожалуй.
Писарь спросил у меня имя, год рождения, место жительства, семейное положение, чин и прочие данные. Затем переспросил:
— Рогге с двумя «г»?
— Ну, конечно же, Штельцер, — нетерпеливо вмешался подполковник. — Если бы он писался с одним «г», он произносился бы «Роге» и фамилия его происходила бы от слова «икра». А она, видимо, происходит от слова «рожь», «ржаной хлеб».
Я не возражал, но почему-то вспомнил польскую поговорку о сладком пироге и горьком хлебе.
Пока я не понимал, чего от меня добиваются. Вот только приветливость подполковника показалась мне весьма подозрительной.
Зазвонил телефон. Штельцер снял трубку и назвал себя. Затем передал ее подполковнику. Тот довольно долго слушал молча. Поблагодарив наконец и положив трубку, он сказал своему писарю:
— Запишите. Дело Милаша и Берндта. Приговор приведен в исполнение. Сегодняшним числом. На этом их дело можно закончить. И повернулся ко мне: — Ну, давайте еще кое-что вспомним. Как часто вы навещали унтер-офицера Венделя на складе снабжения?
— Ни разу. Я даже не знаю, где находится этот склад.
— Ах да, верно. Вы ведь выпивали с ним в какой-то столовой.
— Нет, ни в какой столовой я с ним не пил. Я не знаю здесь ни одной столовой.
— А разве вы не выпивали с ним, когда он приходил к вам? Мне кажется, на свете нет такого человека, который при случае не клюкнул бы.
— Нет, он никогда со мной не пил и даже никогда не приглашал меня выпить.
— Вы вели с ним продолжительные разговоры?
— Тоже не доводилось.
— Ну, а когда он приходил за оружием. Он подписывал вам эти квитанции, хоть и не всегда, не правда ли? Вы с ним о чем-нибудь разговаривали?
— Господин подполковник! Квитанции на подпись я давал ему всегда. Только однажды я ему без квитанции дал свою плащ-палатку. Но он мне ее вернул.
— Так. Значит, ни оружия, ни боеприпасов вы ему без квитанции не выдавали?
— Так точно. Ни одного патрона, ни одной винтовки.
Я ждал, что следователь вот-вот спросит, где револьверы. Но подполковник продолжал:
— Разве вы с ним не говорили, ну, скажем, о погоде, о расположении линии фронта или о военном положении в целом?
— Нет. Он у нас долго не задерживался.
— Вендель всегда приходил сам или присылал кого-нибудь из рядовых или, может быть, другого унтер-офицера?
— Всегда сам.
— И всегда пьяный?
— Не могу сказать. Мы ведь все пьем. Изо дня в день. Скорее замечаешь, когда человек трезв. А насчет Венделя я не замечал. Не знаю.
— Вы знакомы с обер-фельдфебелем Якшем?