Дневник немецкого солдата
Шрифт:
У меня мелькнула мысль пойти туда и прогнать этого солдата с девицей, как-никак я старше его по званию. Но солдат, возможно, знает меня. Будет потом звонить на всех перекрестках, что унтер с вещевого склада по ночам наводит порядок на кладбище.
Я подождал еще немного, но парочка не уходила. У этого солдата, возможно, увольнительная на всю ночь, черт его побери.
К перекрестку подошли два унтер-офицера и фельдфебель. Я знал одного из них и спросил:
— Уже домой?
— Да, пора. А ты куда?
— К Корлебеккену.
— Тогда поторапливайся.
— Послушайте, друзья, — вдруг осенило меня. — Хотите порезвиться? Вон там на кладбище какой-то солдат крутит с девицей любовь. Под плакучим ясенем.
— Отлично! Будет потеха! — оживились приятели.
— Пошли, ребята. Этот парашютист, наверно, спутал кладбище с аэродромом. Вместо приземления мы устроим ему взлет.
Очевидно, я неплохо знаю психологию наших вояк. Забава им пришлась по вкусу. Уже минуту спустя я услышал голос фельдфебеля, требующего у солдата увольнительную. Блеснул луч карманного фонарика, и с кладбища донесся жеребячий гогот.
Теперь я мог спокойно отправляться к Корлебеккену. Там я заказал себе пива и конской колбасы.
Только я начал есть, как в переполненную пивную вошел какой-то ефрейтор в летной форме, браво отдал честь и направился ко мне. Над моим столом висела лампа. Ефрейтор вытянулся и попросил разрешения присесть.
— Пожалуйста, прошу вас, — кивнул я.
Летчик сел и положил на свободный стул какой-то сверток. Я с ужасом увидел, что это моя «посылка» — пакет с оружием. Тот, который я полчаса назад спрятал на кладбище.
У меня стало сухо во рту. Неужели предательство? Неужели этот Дворский меня спровоцировал, и теперь на улице стоят наготове агенты гестапо? Конечно, я слишком доверчив и легкомысленно неосторожен. Но зачем этот ефрейтор пришел со свертком в пивную и подсел ко мне? С каких это пор гестаповцы стали прибегать к таким изощренным методам? Почему они просто не врываются сюда и не берут меня с потрохами?..
Разглядывая ефрейтора, я по форме узнал, что он из строительного батальона военно-воздушных сил. Человек в годах. Он все время нетерпеливо смотрел на часы.
— Куда вы спешите? В Нойгерсдорф или в госпиталь, что в Георгсвальде? — спросил я ефрейтора. — И в том и в другом случае у вас еще есть время до прихода поезда.
— Благодарю, — ответил ефрейтор.
Он пригнулся к столу, и я разглядел его лицо, морщинистое, немолодое. На запястьях больших широких рук виднелись черные полосы.
Вынув из кармана бельевой мешок, я накрыл им сверток на стуле. Да, это точно мой сверток.
— Вы давно в госпитале? — спросил я ефрейтора.
— Нет, господин унтер-офицер, я не в госпитале. Я тут навещал знакомых, — он говорил с южногерманским акцентом.
— Значит, вы переночуете в гостинице Центральной?
— Нет, нет, я уеду.
— Вы что, баварец?
— Без пяти минут. Я из мест, где протекает Оре, господин унтер-офицер.
—
— Почему вы задаете такой вопрос?
— Я вижу на ваших руках следы шахтерской профессии. Вы работали в забое?
— Да. В мирное время был шахтером.
Он снова взглянул на часы, уплатил, встал и отдал честь. Пристально посмотрев на меня, он взял свой сверток и вышел. Я бросил ему вслед:
— Счастливо, шахтер!
Затем поспешил расплатиться, вышел из пивной и пошел к станции Филиппсдорф. Скоро прибудет ночной поезд, электричка. На платформе уже включили свет. Громко ревела сирена возле неогороженных переездов. На платформе стоял единственный пассажир — ефрейтор военно-воздушных сил. Поезд остановился, ефрейтор, держа в руке сверток, прыгнул в тамбур вагона, и поезд тронулся. Свет на платформе погас.
Я шел в задумчивости по тихому, спящему поселку. Над ним, громко крякая, летели дикие утки. Они направлялись в сторону соседнего озера.
Это происшествие не дает мне покоя. Что это за ефрейтор? Военнослужащий или партизан в форме гитлеровского вермахта? Может быть, один из тех, для кого Дворский просит военную форму? Жаль, что не удалось поговорить с ним. Впрочем, о каком разговоре может идти речь! Я же сам не хотел ни с кем знакомиться.
Я понимаю, что гораздо рискованней поручить доставку свертка штатскому, его может задержать любой патруль. У солдата требуют только документ, но никто не посмеет спросить, что у него в свертке.
Я подходил к госпиталю. По высокому путепроводу прошел поезд, колеса гулко стучали. На фронт перебрасывали свежее пушечное мясо. Рыцари похода на Восток идут навстречу неминуемой смерти. Да, эту вену необходимо перерезать.
Уже лежа в постели, я подумал, что взрывчатку следует спрятать. Может нагрянуть инспекция, и тогда все заберут.
Меня снова стала мучить бессонница. В эту ночь я не сомкнул глаз, лишь под утро ненадолго забылся. Мне приснилось, что я прячусь под могильной плитой, за мной гонится гестапо. Но мне никак не удается протиснуться под плиту. Сквозь сон я услышал песню:
Убьют ли на Волге… Умру ли я в Польше…Проснулся.
По улице шагала с песней колонна солдат. На подушке увидел кровь. Она шла у меня горлом.
На службу я пришел разбитый. Штюкендаль спросил:
— На кого ты похож? Что, крепко выпил?
— Нет, совсем не то. Не сомкнул глаз. Потом мне что-то идиотское приснилось, а тут еще рана кровоточит.
— Я постелю тебе несколько одеял на стол в задней комнате. Приляг там, поспи… Да, — Штюкендаль что-то вспомнил: — Ты не заходил вчера сюда после работы?.. Не хватает четырех пистолетов и порядочно патронов…