Дневник немецкого солдата
Шрифт:
— Так точно, господин майор медицинской службы. Но, кроме того, я прохожу лечение трудовой терапией.
— Лечение в госпитале закончено?
— Так точно, господин майор медицинской службы.
— В шестом отделении?
— Так точно.
— Много там нервнобольных, Рогге? — спросил майор спокойно.
— Более тысячи.
— Настоящие сумасшедшие там тоже были?
— Так точно. Но прошу разрешения у господина майора медицинской службы обратить его внимание на то, что сумасшедшие там сидели взаперти, в то время как еще многие сумасшедшие разгуливают
Майор с трудом сдержал улыбку, а Тенцер довольно громко хихикнул. Начальник «похоронной комиссии» одернул его:
— Что это такое, ведите себя серьезней.
Неожиданно для меня упал стул. Это врач намеренно толкнул его. Я испуганно передернулся и начал дрожать всем телом. Тогда врач сказал, словно я маленький:
— Успокойтесь и оденьтесь не спеша.
Я судорожно начал натягивать на себя одежду. Майор медицинской службы продиктовал писарю несколько слов и цифр. Затем похлопал меня по плечу и сказал:
— Пусть каждый работает там, куда его поставили. Продолжайте пока свою работу на вещевом складе, а в следующий раз мы с вами поговорим о фронте.
Я сделал вид, будто немного обижен. Я знал, что майор медицинской службы — специалист ларинголог и ничего не смыслит в нервных болезнях. Поэтому я сказал:
— Придется подчиниться, господин майор медицинской службы. Приказ есть приказ. Если я сейчас не попаду на фронт, то придется подождать, когда он подойдет сюда. Ведь мне не придется долго ждать, да?..
— Можете идти, унтер-офицер, — приказал врач.
Я степенно зашагал к двери, стал «во фрунт» перед врачом, и, поскольку мне никак не удавалось щелкнуть каблуками, как полагается по уставу, я топнул одной ногой об пол, откозырял и вышел.
В коридоре сидели другие санитары в ожидании, когда их «похоронят».
Закрывая за собой дверь, я услышал громкий смех майора и писаря.
Бауманн, сидевший в коридоре, спросил:
— Ты что, рассказал этому могильщику анекдот?
— Вот именно. О разработке плана по борьбе с нехваткой жиров и о работе над получением масла из коровьего дерьма. Им это уже удалось наполовину — коровью лепешку можно мазать на хлеб, только вот вкус еще мало похож на масло…
Теперь смеялись в коридоре. Тенцер открыл дверь и крикнул:
— Унтер-офицер Бретшнейдер!
Когда Бретшнейдер входил в кабинет, Тенцер шепнул мне:
— Эм пятнадцать…
Это означало, что я годен лишь для несения гарнизонной службы.
Бауманна также признали годным для несения гарнизонной службы. Так что наша маленькая группа не распалась. Он по-прежнему будет следить за продвижением фронта, изредка вправлять мозги кому-нибудь из солдат и приводить в негодность обмундирование, а при случае передавать товарищам пистолеты и патроны.
Плохо с винтовками. Их трудно спрятать, а скопилось их довольно много. Дворский все время настаивает на том, чтобы их собирали, но как их передавать? Этого мы до сих пор не решили. Изредка мы с Бауманном
Как-то вечером я снова встретился с Дворским в пивной села Фридерсдорф. Дворскому нужна была обувь, и я раздобыл ботинки, но они оказались ему малы. Он решил отдать их кому-то из своей группы. Сегодня я принес ботинки побольше из трофейных бельгийских, сугубо штатская обувь, непригодная для тяжелых фронтовых условий. Зато они мягкие и годятся для тех, у кого ноги обморожены.
Уже стемнело, когда мы, каждый в одиночку, вышли из пивной, чтобы добраться домой через Эберсбах. На обратном пути Дворский снял старые ботинки и надел новые. Они были ему как раз. Старые он кинул в Шпрее, и мы продолжали свой путь.
Под путепроводом я подождал Дворского и сказал, глядя вверх:
— Взгляни, Венцель, вот бы эту вену перерезать, тогда бы фашисты немного помучились.
— Это пустые мечты, Карл, нет взрывчатки.
— Взрывчатка у меня есть. Нужно выбрать подходящий момент и знать, конечно, технику подрывного дела.
Мы молча пошли дальше. Издалека приближался поезд. Маленькие окна домов, стоявших на откосе, были затемнены. Кругом тихо, как на кладбище.
Мы снова остановились, и Дворский недоверчиво спросил:
— У тебя действительно есть взрывчатка?
Мы внимательно разглядывали путепровод. Я ответил:
— У меня есть четыре заряда и двести метров кабеля. Если мы взорвем обе средние арки и одну опору — это будет такое повреждение, которое не устранить и в несколько недель.
— Но самому тебе не следует подрывать, во всяком случае, не в одиночку. Нужно заранее обеспечить полное алиби.
Всю дорогу мы обсуждали план взрыва моста.
Сегодня рано утром у витрины нашего вещевого склада остановился какой-то мужчина. Он заглядывал в помещение. Это был Дворский. Увидев меня, он зашел и заговорил, закрыв рот и щеку рукой:
— Доброе утро. Простите, вы не знаете здесь поблизости зубного врача?
У меня на мгновение замерло сердце. Что случилось? Я хотел выйти на улицу и показать ему дорогу к зубному врачу. Но Дворский объяснил, что он знает, где живет этот зубной врач. К сожалению, у него сегодня неприемный день, и он ищет другого. У Дворского, видимо, сильно болели зубы, потому что он то и дело хватался за левую щеку.
Я объяснил ему, что в городе нет другого зубного врача для штатских, и спросил Штюкендаля;
— У нас есть что-нибудь болеутоляющее?
— Нет, сейчас сбегаю.
— Спасибо, только скажи сестре или санитару, что это для меня.
Штюкендаль моментально исчез.
Когда мы остались одни, Дворский сказал быстро и взволнованно:
— Карл, взрывчатка срочно нужна для других целей. Отправим в Словакию. Там собирают товарищей, рабочих и крестьян, в армию сопротивления. Им это нужнее. А путепровод взрывать не следует. Так считают старшие товарищи.