Дневник офицера Великой Армии в 1812 году.

Ложье Цезарь

После долгих размышлений Наполеон уступает желанию своих приближенных и посылает одного из своих ординарцев, де Мортемара, отыскать путь через горящий город к кварталу, занимаемому итальянской армией. Но последний скоро возвращается, говоря, что он не мог проехать через огонь.

Немного спустя другой офицер сообщает, что путь свободен. Император велит подавать лошадей и покидает Кремль, оставляя в нем корпус своей гвардии.

Ворота, через которые Наполеон вышел из Кремля, обращены к Москве-реке. Пламя загородило все другие выходы. Верхом, предшествуемый агентом московской полиции, служившим ему проводником, он долго ехал вдоль реки и, сделав большой крюк, приехал в такой квартал города, где

все деревянные дома были обращены в пепел. Этот маршрут был так хорошо выполнен, что император не подвергся ни малейшей опасности. Итак, он прибыл сегодня вечером в императорский Петровский дворец, заботливо окруженный дивизией Пино, которая временно заменяет Наполеону его гвардию. Это и дало нам возможность узнать подробности предыдущего. Удерживаемые здесь этой службой люди жалуются, что не могли взять в городе своей доли добычи. Но генерал пожелал сохранить вокруг дворца свою дивизию в целости и ввел строгую дисциплину. События оправдывают его.

17 и 18 сентября. Сильный восточный ветер. Загорелись еще не тронутые части города, огонь овладел частью Мясницкой, Красными воротами, Лесной площадью, Новой и Старой Басманной и всей Немецкой слободой. Потоки огня несутся по всем кварталам, все слилось в один пожар. Волны пламени, колеблемые ветром, образуют как бы огненное море, взволнованное бурей. Днем большие облака дыма подымаются отовсюду и образуют густую тучу, которая закрывает от нас солнце; ночью пламя пробивается через черные столбы, далеко освещая все зловещим светом.

Жители пригорода, перегоняемые пожаром с места на место, в поисках безопасного пристанища укрылись на кладбищах, лежащих за госпиталем, или бежали к Петровскому дворцу, где находится император. У всех этих несчастных, женщин, мужчин, стариков, детей, калек, больных, — лица искажены ужасом и отчаянием.

Тронутый их судьбой император обещает заняться ими и помочь им в несчастьи.

Более четырехсот из них великодушно помещены в запасном дворце у Красных ворот, где они получают не только верное пристанище, но и уход, помощь и пропитание. Другие направляются во дворец Разумовского, где остановился неаполитанский король, который гуманно относится к ним и старается оказать им всякого рода помощь.

Но сколько этих несчастных, изнуренных голодом, усталостью, страданиями, ужасом, питаются только овощами, которые они находят в огородах.

Иностранные купцы почти все находятся под защитой генералов и офицеров. Что касается некоторых женщин, оставшихся в Москве, то они выдают себя за несчастных, всеми покинутых женщин и стараются пристроиться гувернантками в дома офицеров. Сколько из них, под давлением нужды, ищут покровителя, друга!

Но среди всех этих зрелищ самое ужасное, самое плачевное — пожар больниц. Там было более 20 000 тяжелобольных и раненых. Только что пламя охватило эти здания, как из открытых окон послышались страшные крики: несчастные двигались, как призраки, и после томительных, мучительных колебаний бросаются вниз.

Считают, что таким образом погибло 10 000 больных и раненых — т.е. приблизительно половина.

Тем временем пожар продолжает свирепствовать, истребляя низкую часть Петровки и уничтожая все магазины снизу доверху по Кузнецкому мосту, вплоть до Лубянки.

Большую часть этих ужасов я видел со своего поста в пригороде и у Петровской заставы. Приходившие из Москвы рассказали мне остальное. Я записывал все это по мере того, как слышал. В то же время я могу свободно наблюдать солдат разных полков, которые ходят взад и вперед, нагруженные различной провизией и товарами: мукой, сахаром, ликерами, бутылками вина, кофе, ящиками икры, сукном, мехами, дорогими тканями и другим. Все это они сваливают кучами в домах,

где живут, и скорее идут за новой добычей.

Они слишком много страдали дорогой от голода и понятно, что теперь они прежде всего стараются запастись съестными припасами на будущее. За припасами следует одежда; наконец, солдаты тащат полные мешки серебра, жемчуга, ювелирных изделий и другой ценной добычи, которую они сейчас же рады спустить хотя бы за самую ничтожную цену.

«Идем! — говорят они, — постараемся вырвать у огня все, что можно. Не дадим русским радоваться их варварскому торжеству и воспользуемся, по крайней мере, тем, что они бросили. Имеем же мы право воспользоваться тем, что они оставили огню!»

ГЛАВА XIV

В горниле

Москва, 19 сентября. Мы узнали, что казакам и русским солдатам, спрятанным в городе, удалось с помощью жителей и под прикрытием ночи и пожара собраться и, перебегая с места на место, разжигать огонь там, где он затихал; они даже чуть не захватили один из наших пороховых обозов, который, во избежание взрыва, объезжал город; вследствие этого вчера вечером нам был дан приказ преследовать этих поджигателей, всюду задерживать их и исполнять обязанности городской полиции. Мы отправились с батальоном велитов, и я собственными глазами видел следующее.

Солдаты всех европейских наций, не исключая и русских, маркитантки, чернь, каторжники, масса проституток, — бросались взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой и пр. Они падали друг на друга, толкались и вырывали друг у друга из рук только что захваченную добычу; и только сильный оставался правым — после кровопролитной подчас схватки. Треск пламени, грохот падающих зданий, драки грабителей, крики, жалобы, проклятия схваченных поджигателей, которых казнят на месте; стоны растерявшихся семейств, в отчаянии бегущих куда-нибудь спасаться, причем родители тащат на руках плачущих детей; при нашем проходе они, дрожащие, бросаются нам в ноги, умоляя о сострадании; самая поспешность, с какой мы идем к указанному месту — все это заставляет сжиматься наши сердца; дыхание прерывается, и мы содрогаемся от ужаса.

Спасаясь от сильного жара, мы бесконечное число раз сворачиваем из стороны в сторону и все же попадаем на дорогу, прегражденную пламенем. Тем не менее мы подвигаемся вперед, пробегаем через горящий дворец, выходим с другой стороны и попадаем в другую улицу, где снова оказываемся окруженными морем огня. Понятно, что первые ряды батальона в поисках выхода заколебались, и мы теряем драгоценное время. Вначале мы еще успели бы выбраться из этого ада той же дорогой, которой пришли, но скоро оказываемся уже не в состоянии двинуться ни вперед, ни назад. Положение становится невыносимым. С каждой минутой треск пожара вокруг нас увеличивается. Мы оглушены шумом вихря крутящегося пламени; нам грозит гибель под обломками зданий, которые, разрушаясь, воздвигают перед нами новые препятствия; мы ослеплены искрами и пылающими головешками, — мы в ужасном положении.

Мы чувствуем, что задыхаемся в этом раскаленном и разреженном воздухе. Обливаясь потом, мы не можем даже осматриваться кругом себя, потому что огненная пыль, поднятая ветром, слепит нас; и во избежание опасности нам приходится закрывать глаза. Руки горят, когда мы их подымаем для защиты лица от этого нестерпимого жара. Мы совсем не знаем, куда идти.

Не видно даже мостовой; все исчезло в дыму, в развалинах. Нетерпение, почти безумие охватывает нас.

Патронташи, наполненные патронами, и заряженные ружья только увеличивают опасность, которой мы подвергаемся.