Дневник офицера Великой Армии в 1812 году.
Шрифт:
Что же происходит за это время в русской армии? Ходят самые разнообразные слухи. Мюрат и Бессьер отправлены на ее розыски.
Приказ быть готовыми к выступлению 28-го вызвал всеобщую радость. Но непрерывный ряд получаемых инструкций, по-видимому, указывает на намерение императора провести зиму здесь или в окрестностях. Недолог был восторг, вызванный мыслью об отбытии; но удивительна стойкость солдат; она помогает им перенести все затруднения. Корпусные командиры получили приказ позаботиться о способах запастись провиантом на шесть месяцев. Интендантская часть армии передана в заведование графа Дюма. Он очень способный офицер, но, к сожалению, окружен помощниками,
Вот результаты наших первых справок: вино, ликеры, сахар, кофе, сухари и т.п. в изобилии. Большие сады, огороды в состоянии доставлять зелень нам и траву для скота. Имеется и кожа, чтобы сшить новую обувь, и сукно, чтобы дать людям новую одежду.
Можно также пользоваться овчинами, которые здесь в большом ходу; они довольно хорошего качества, и русские одеваются в них в течение зимы. Таким образом, мы не умрем от голода, как можно было одно время этого бояться; мы, можно сказать, плаваем в изобилии и обязаны этим не администрации, а случайным результатам наших открытий. Приказы о выходе из Москвы были даны сначала на 22-е, потом на 28 сентября, но затем отменялись. А пока мы каждый день отходим на расстояние приблизительно от 10–12 миль от города, отрядами, составленными из разных частей армии, чтобы раздобыть съестных припасов и фуража.
ГЛАВА XV
Первый снег
Москва, 30 сентября. Было бы слишком скучно подробно говорить об этих наших экскурсиях. Но надо сказать, что они все-таки поднимают бодрость наших солдат и почти всегда, за редкими исключениями, сопровождаются стычками с казаками и партизанскими отрядами. Иной раз, впрочем, нам приходится оплачивать добытые нами припасы гибелью кого-нибудь из товарищей; иные возвращаются ранеными. Эти потери, эти несчастные случаи очень чувствительно действуют на нас.
Полковники королевской гвардии чередуются с бригадными генералами войск итальянской армии в начальстве и командовании колоннами.
Добрый и неустрашимый Морони, полковник велитов, несколько раз принимал на себя командование, и я, по своему положению, должен был сопровождать его при каждом выступлении. Но я буду говорить только об одном случае, вчерашнем, как представляющем особенный интерес. Вчера, 29 сентября, около 1000 человек пехоты, двухсот кавалеристов и два орудия были переданы в распоряжение Морони для разведки вдоль Тверской дороги, а также для защиты многочисленных маркитантов, выступивших с телегами и ломовыми лошадями.
Большая часть деревень, через которые мы проходим, были совершенно покинуты и уже сверху донизу обысканы при предыдущих рекогносцировках. Между Черной Грязью и Воскресенском, на расстоянии около 28 верст от Москвы, мы подошли к крайнему пределу, до какого доходили раньше. Мы нашли здесь на равнине несколько разбросанных селений, нашли деревенские хижины, хотя и покинутые, но оставшиеся совершенно целыми и нетронутыми, так что можно было судить о внезапном бегстве оттуда жителей. Ночью мы расположились лагерем в этой местности. На рассвете обнаружено было присутствие неприятеля; пехота, разбитая на две колонны, продолжала, однако, свой путь без принятия каких-либо предосторожностей. И в самом деле, неприятель отступал, по мере того как мы подвигались вперед.
Мы обошли еще несколько деревень и без затруднения забирали себе провизию, охраняемые цепью
Я сделал всего несколько шагов, как вдруг услышал шум голосов. Я, один, спокойно двинулся туда, откуда несся этот шум, и через ветви деревьев заметил среди леса лужайку, где находилась толпа мужчин и женщин всякого возраста и всякого положения. Они внимательно смотрели на меня, не выказывая при этом ни страха, ни изумления. Несколько человек, манеры и внешность которых не предвещали ничего доброго, подвинулись мне навстречу.
Сделав им знак, чтобы они близко не подходили, я подозвал к себе одного из них, в котором я узнал русского священника. При помощи латинского языка я учтиво попросил его объяснить мне, не принадлежат ли эти люди к числу жителей деревень, занятых в настоящий момент нашими войсками.
«Мы, — ответил поп (le pope), окинувши меня внимательным взглядом, — мы группа тех несчастных жителей священной столицы, которых вы превратили в бродяг, в жалких и отчаянных людей, которых вы лишили крова и отечества!» И при этих словах слезы ручьем покатились из его глаз.
Спутники его начали подходить тогда с угрожающими жестами. Священнику удалось их успокоить и заставить отойти. Они отошли на небольшое расстояние, желая как будто слушать то, что мы говорим. Поп обернулся ко мне.
«Каким духом варварства, какой бесчеловечной жестокостью, — говорил он, — охвачен дух вашего вождя, если он мог сжечь нашу дорогую столицу!» Тщетно я пытался убедить его, что он глубоко ошибается. Он ограничился в своем ответе словами, что я сам ошибаюсь, что ни для кого нет сомнения в том, что Наполеон, а не другой кто устроил пожар Москвы.
Во время нашей беседы я имел возможность наблюдать эту толпу несчастных, постепенно приближавшихся к нам. Мужественные, энергичные, обросшие бородой лица сохраняли отпечаток глубокого, мрачного и сосредоточенного горя. У женщин в лицах видна была большая покорность судьбе, но и здесь нетрудно было угадать, какие тревоги пришлось им пережить. Поп не видел, что мое внимание часто отвлекалось, он продолжал свои обличения и, затронутый каким-то моим замечанием, дошел до того, что коснулся рукой моей лошади и положил руку на луку седла. Он увидал мое волнение и заговорил с удвоенной энергией; а мне горько было за участь стольких несчастных семейств, женщин, стариков, детей, которые из-за нас очутились в таком грустном положении.
Эта мысль всецело охватила меня и заставила забыть об опасности, которой я так неосторожно себя подвергал. Вдруг один из русских, присутствовавших при этой сцене, подошел к попу, сказал ему что-то на ухо и взглянул на меня с видом бесконечного презрения.
У меня шевельнулось подозрение, я сделал вид, что собираюсь уезжать, но поп удержал меня вопросом, христианин ли я. Эти слова удивили меня только наполовину, так как я уже знал, что нас расписывали в глазах русского народа как банду еретиков. Мой утвердительный ответ сейчас же сделался известным всем, и я заметил, что на меня стали смотреть с большим интересом, и разговоры кругом оживились. Поп взял меня за руку, с чувством пожал ее и сказал: «Уходите, скорее; Иловайский с местными партизанами и совсем свежим кавалерийским отрядом подвигается, чтобы вас атаковать; оставаясь здесь, вы рискуете подвергнуться опасностям. И помешайте, если вы только можете, тем неистовствам, в которых винят вашего вождя и ваших».