Дневник пленного немецкого летчика. сражаясь на стороне врага. 1942-1948
Шрифт:
Он считал существование нашего комитета невозможным. Тогда мы дали ему газету, ту, где рассказывалось об учредительном собрании Союза немецких офицеров, и дали время почитать ее. Примерно через час мы вернулись к лейтенанту.
– Ну и что вы можете сказать об этом?
Он пожал плечами:
– Судя по речам, это оказалось возможно, но я хотел бы сам поговорить с кем-то из тех людей, чтобы быть уверенным в том, что все это не фальшивка.
После этого я снял с себя русский тулуп и предстал перед лейтенантом в немецком мундире. Я представился. От удивления мой собеседник, казалось, онемел. Когда я рассказал ему о Национальном комитете «Свободная Германия» и о Союзе немецких офицеров, его глаза наполнились слезами.
– Если бы мы только могли знать об этом раньше, – сказал он.
– И что, тогда вы и ваш командир действовали бы по-другому?
– Не знаю. Мы всегда надеялись на поворот в войне и на то, что останемся живы.
– Хорошо, – сказал я, – мы об этом еще поговорим. Если вы не против, я организую вашу доставку в штаб-квартиру Национального
После нескольких минут раздумья лейтенант принял мое предложение.
Глава 6 «Политики»
В середине декабря на пути обратно в Москву Фридрих Вольф и я подготовили для комитета подробный отчет о своей деятельности на фронте. Прежде всего мы указывали на то, что наша пропагандистская деятельность имела слишком малый масштаб для того, чтобы все в вермахте узнали о нашем существовании, что существующей деятельности было недостаточно для того, чтобы убедить наших товарищей по другую сторону линии фронта в нашей честности и правдивости. Таким образом, лишь небольшой части немецких войск было хоть что-то известно о нас. Если мы намерены чего-то добиться, то тиражи наших печатных изданий, количество машин с громкоговорителями и радиостанций нужно было значительно увеличить. Кроме того, нам понадобится все больше людей для ведения пропаганды в прифронтовой полосе. Вместе с этим если нам удастся добиться существенных успехов, то пропагандистская деятельность силами подразделений Красной армии должна будет значительно сократиться. Было особенно важным удвоить нашу деятельность по налаживанию тайной отправки по военным каналам писем немецких военнопленных. С помощью Тюльпанова мы сумели заполучить несколько сот таких писем. И по нашему радио велись передачи, где ежедневно военнопленные передавали вести о себе домой. Если нам удастся организовать тайную доставку писем в больших объемах и передать тысячам семей военнослужащих в Германии весточки от их пропавших родственников, это будет эффективным контрударом против практикуемого в Германии изъятия официальной почты военнопленных почтовым ведомством Германии [5] .
5
Геббельс отмечал в своем дневнике, что это он предложил, чтобы письма солдат, находящихся в плену в Советском Союзе, не доставлялись адресатам. И это его распоряжение неукоснительно выполнялось.
Помимо различных практических предложений по организации мероприятий пропаганды, мы подготовили для комитета и наши соображения относительно ее содержания.
Наш призыв свергнуть Гитлера и отвести войска рейха к старым границам, по существу, касался лишь генералов. Как мы предполагали, они и без нас владели достаточно достоверной информацией, которую получали от офицеров разведки. Для солдата на фронте такой призыв значит очень мало. Что могли сделать войска в окружении, которыми решили пожертвовать, как это произошло с тем батальоном на подступах к Крыму? Они попадали между двух огней. Единственное, что мы могли им посоветовать, – это просто сдаваться в плен, и не только для того, чтобы избежать бессмысленных жертв, но и как важный политический жест, направленный против существующего режима. Если массовая сдача в плен произойдет хотя бы в одной из армий, то генералы скорее решатся начать действовать. Нашим призывом к солдатам должно было стать создание организаций, чтобы в решающий момент они смогли бы либо силой увлечь за собой генералов, либо выступить против генералов, если в этом будет необходимость.
Так называемое правое крыло комитета, в которое входили сплотившиеся вокруг Зейдлица члены Союза немецких офицеров, пришло почти в ужас от наших предложений перейти к «подрывной» пропаганде. Зейдлиц ставил огромные восклицательные знаки и сердитые комментарии красным цветом на полях нашего отчета. Он явно пытался копировать Фридриха II Великого, который имел обыкновение столь же лаконично выражать свое недовольство. Противодействие генералов нашим предложениям было настолько сильным, что даже московские эмигранты воздерживались от вынесения их на общее обсуждение. Наверное, они опасались, что это приведет к расколу в рядах Национального комитета. И лишь вчера после нескончаемой дискуссии и яростных споров удалось созвать пленарную сессию для рассмотрения вопросов по дальнейшему ведению пропаганды на фронте. После резкого обмена мнениями с некоторыми из генералов было принято решение внести туда изменения. На таких дискуссиях генералам всегда доставалось, поскольку в их рядах не было единства. В данном случае на сторону «радикалов» неожиданно встал Латман.
Одним из главных возражений против призывов сдаваться в плен (за что выступали
Наш единственный шанс заключался в том, чтобы выбрать меньшее из зол. И несмотря на то что Латман неожиданно торжественно объявил, что убежден в том, что в Красной армии готовы сократить собственные пайки для того, чтобы накормить военнопленных, он прекрасно сознавал, что это противоречило всему тому, что все мы считали возможным. Реальные вещи совсем не совпадают с идеалами. «Прекратите бессмысленное сопротивление! Переходите на сторону Национального комитета!» Таким был лейтмотив нашей пропаганды на переднем крае. Но поскольку ее масштабы не удалось увеличить в десятки раз, то наши лозунги и аргументы, которые мы приводили в их защиту, так и остались на чисто академическом уровне.
Во время тех дебатов я почему-то навлек на себя долгую неприязнь со стороны генералов, входивших в состав комитета. В статье в газете «Свободная Германия», обращаясь к молодым офицерам, я обвинил тогдашнее руководство Германии в отсутствии гражданской смелости и слепом повиновении партии. В другой статье я заявлял, что все генералы, которые осуществляют на практике политику «выжженной земли», действуют фактически в соответствии с призывом Геббельса сжечь за собой все мосты. Если бы генерал Дитмар в своем еженедельном аналитическом сборнике предложил подобную тактику как военное решение, это встретило бы бурю возмущения и послужило бы еще одним поводом для того, чтобы осудить Германию.
Генералы, особенно Зейдлиц, обвиняли меня в том, что я оскорбляю вермахт, то есть пытаюсь мешать с грязью собственное гнездо [6] .
Те же обвинения выдвинули против майора Бехлера, считавшегося до того времени одним из самых ярых поклонников Зейдлица. Занимая в свое время должность адъютанта генерала Ойгена Мюллера, он имел доступ к ряду приказов Гитлера, в том числе об уничтожении комиссаров, клеймении советских военнопленных, расстреле женщин в военной форме и т. д. Но когда он осмелился заявить в своей статье, что даже враги Германии не смогут поверить, сколько людей пало жертвой политики уничтожения, провозглашенной Гитлером, когда однажды об этом станет известно, установившиеся между ним и Зейдлицем доверительные отношения сразу же были утрачены. Как оказалось, генералы все еще верили в то, что можно скрыть правду об автомобилях с газовыми камерами (так называемые «газвагены», в которых выхлопные газы по ходу движения отводились в закрытый кузов-фургон. – Ред.),о лагерях смерти, массовых расстрелах и депортациях. С невинным выражением лица они торжественно заявляли, что никогда ни о чем подобном не слышали. Латман с гордостью бросил мне, что он немедленно попросил бы любого, от которого он получил подобную информацию, раскрыть ее точный источник и написать об этом подробный официальный рапорт, чтобы в дальнейшем «прекратить распространение этих отвратительных небылиц». Он даже не понимал, что тем самым не только сам признается в том, что все, что он слышал, является правдой, но и угрожает доносами тем, у кого эти случаи действительно вызывали тревогу.
6
Ни я, ни Зейдлиц тогда не знали, что сам Геббельс в своем дневнике уже успел дать мне соответствующую оценку. Прочитав эту статью, он поставил мое имя вслед за Зейдлицем в списке «самых злостных агитаторов, выходцев из этой клики аристократов».
В целом генералы в комитете всегда занимали такую же неискреннюю позицию, как и в данном конкретном случае. У них не хватало смелости для того, чтобы отвечать за свои же действия. Они хотели, чтобы к ним всегда относились как к тайным заговорщикам-джентльменам. Их идеалом было сидеть в Москве и сочинять документы, наполненные патриотическим пылом, даже теперь, когда их якобы против их воли за волосы приволокли в комитет.
Казалось, до их понимания не доходило то, что для того, чтобы готовить листовки, предназначенные для солдат по другую сторону фронта, было необходимо знать как можно больше о расположенных там войсках. И добиваться этих знаний методами, мало отличающимися от шпионажа; что при ведении нелегальной работы невозможно избежать жертв невинных людей, которые гибли, прежде чем удавалось захватить одного-единственного пленного; что для того, чтобы свергнуть Гитлера, как они требовали, нужно было практически развязать гражданскую войну, в частности против СС, и убить некоторых из людей, настроенных прогитлеровски. В то же время они все же соглашались одобрить резолюцию, которую еще за один день до этого считали в высшей степени позорной, предательской и бесчестной. Примерами этого служат случаи с Циппелем и Гольдом, обсуждение вопроса о пропаганде на фронте и о судьбе военнопленных.