Дневник путешествия Ибрахим-бека
Шрифт:
Я спросил у какого-то ширванца: [64]
— В Баку мне говорили, что вывоз риса из Ирана за границу строжайше запрещен. А вот ведь грузят такую массу риса?
— Эх, божий человек, запрещение-то чье? Иранского правительства. Кто будет его здесь выполнять? Да, из Тегерана есть строгое запрещение, но для губернатора оно ровно ничего не значит. Он берет с каждого мешка риса взятку — кран [65] в Реште и полкрана в Энзели, и разрешает провоз. В каждый пароход войдет тысяча или две мешков, а он делает вид, будто не видит.
64
Ширванец — тот, кто родом из Ширвана. Понятие историко-географическое.
65
Кран — см. прим. 35.
Читателю нетрудно понять, каково было мне, несчастному, когда на меня на каждом шагу сыпались один за другим такие чувствительные удары!
Только к вечеру окончилась погрузка, и мы отправились дальше.
Мы останавливались еще несколько раз в портах Сари, Мешедисар [66] и других и каждый раз были свидетелями всевозможных беззаконий. На четвертый день прибыли в Узунада, а оттуда прямым путем проехали в Ашхабад. Не задерживаясь здесь, мы наняли за сорок пять рублей коляску с четверкой лошадей и направились на поклонение в святой Мешхед, посещение которого долгие годы было страстным желанием моего сердца. Но и за недолгое пребывание в Ашхабаде я успел заметить, что положение моих соотечественников там было столь же плачевно, как и в местах, где мы уже побывали.
66
Сари и Мешедисар — иранские порты на южном побережье Каспийского моря.
Мы ехали долго и наконец приблизились к русско-иранской границе, которая проходит возле Туса. [67] Вокруг Ашхабада русские построили красивые и высокие здания, расставили везде пограничные посты и караулы. Нас задержали на полчаса для проверки и отметки паспортов, а затем дали разрешение на проезд. Через десять минут мы подъехали к какому-то месту, где было множество разных знаков и указателей. Возница сказал, показав рукой:
— Вот здесь Иран, а там Россия.
67
Тус — небольшой город на северо-востоке Ирана, в 48 км от Мешхеда.
Я приказал, чтобы он остановился, так как мне надо было сойти. Он, не постигая истинной причины этого, сказал:
— Потерпите немного, вода близко — там и оправитесь. — Мне нужна не вода, а земля, — отвечал я.
Он остановил лошадей. Я сошел и, взяв горсть этой святой земли, поцеловал ее, вдохнул ее запах и прижал к своим глазам со словами:
— О, дорогая святыня, драгоценнейший бальзам моих страждущих глаз! Хвала господу, что наступил день увидеть тебя и осветить свой взгляд лицезрением тебя. Ты — прибежище всех нуждающихся, ты — место успокоения моих предков, ты взлелеяла меня в своей нежной колыбели, взрастила меня в ласке и величии. Чем мне отплатить тебе, кроме беззаветной любви, но разве это не высокая и не великая плата? Ибо закон святейшего ислама — да будут над ним лучшие молитвы и да вознесутся к нему прекраснейшие приветствия! — говоря о благодарности, положил краеугольным камнем веры любовь к тебе. Что еще сказать в похваду тебе такое, что было бы достойно твоей святости?
Волнение перехватило мне горло и невольные слезы брызнули из моих глаз на священную землю. Я дал волю сердцу и заплакал слезами радости, и мнится мне, что счастье, кое я испытал в тот миг, останется жить в моем сердце до самых последних дней моего существования!
Возница глядел на меня во все глаза и, наконец, сказал: — Да будь благословен хаджи-заде! [68] Сколько уж лет я проезжаю здесь, но в первый раз вижу человека, который бы так чтил землю своей родины. У меня даже сердце защемило. Я сам родом из Ганджи. Вот как и ты, всей душой привязан к родным местам, но наша страна пришла в полный разор от нерадения наших хозяев. Теперь, как говорят, вместо призыва муэззина [69] слышен звон колокола. Что поделаешь? Если бы правительство Ирана было стоящим правительством, то были бы у нас и законы, и порядки,
68
Хаджи-заде — буквально «сын хаджи» (см. прим. 1).
69
Муэззин — служитель мечети, призывающий мусульман к молитве.
— Скажи, дядюшка, как твое имя? — поинтересовался я.
— Аббас.
Я похвалил его, и мы тронулись в путь, тая в сердце тысячи радужных надежд.
Минут через десять мы увидели какую-то жалкую лачугу; возле нее под палящим солнцем сидели несколько человек и курили кальян. Один из них крикнул:
— Эй, земляк, предъяви билет!
Извозчик пояснил нам, что это иранские чиновники, которые собирают деньги за паспорта. Я вышел и приветствовал их, но ответа не получил.
Один из них спросил:
— Сколько вас?
— Вы же видите, — сказал я, — что нас двое, а не больше. Что за расспросы?
— Давайте два тумана, — крикнул он.
Я молча отдал деньги, и он, сказав: «Поезжайте с богом!», пропустил нас. При этом он даже не взглянул на наши паспорта и не сделал в них никакой отметки. Мы поехали дальше, дивясь этому.
К вечеру мы прибыли в маленькую деревню и, отдохнув в ней до полуночи, двинулись дальше.
Поутру фарсангах в двух от города мы увидели несколько сеидов, сидящих на земле. Нам объяснили, что эти господа собираются здесь для того, чтобы сопровождать паломников и зарабатывать на этом.
В один миг они окружили нас и начали громко кричать, приглашая за собой. Мы договорились с одним из них; потом расположились на берегу ручья, совершили омовение и намаз и выпили чаю. Юсиф Аму приготовил с помощью аги сеида немного плова, и мы, позавтракав, двинулись дальше. Ага сеид сидел в коляске рядом с нами. И вот, наконец, через полчаса перед нашим счастливым взором засверкали благословенные купола священной гробницы, [70] которая является частицей Каабы [71] и провозвестницей рая.
70
Священная гробница — см. прим. 43.
71
Кааба — храм в г. Мекке, месте паломничества мусульман.
Дважды мы выходили из коляски и читали молитву паломников и наконец в величайшем волнении вступили в этот святой град.
Тут прежде всего мы направились в дом аги сеида, где нам отвели комнату. Мы сложили свои вещи, отобедали, потом, захватив узелки с рубашками, бельем и всякой всячиной, отправились с Юсифом Аму и агой сеидом в баню, дабы помыться, переменить одежду и достойно предстать пред священной гробницей.
Войдя в баню, мы чуть не задохнулись от запаха гниющей воды. Яма, наполненная смрадной жижей, носит название «бассейн», или иначе «курр». [72] Вода в этом водоеме от грязи приобрела цвет павлиньего пера, а отвратительный запах ее кружил голову.
72
Курр — объемная мера воды, равная кубу, сторона которого три с половиной пяди. По взглядам мусульман-шиитов, такое количество воды (но не меньше) уже не становится нечистым от соприкосновения с нечистым предметом, а более того — само очищает его.
Я тут же подумал, каким ужасным рассадником заразы является эта лужа с ее застойной водой, которую не меняют по три месяца, где полощутся день и ночь все жители города, мужчины и женщины, не исключая больных, убогих и запаршивевших!
Я дивился тому, что никто из правителей и улемов [73] этого города не обратит внимания на страшное зло, порождаемое этой грязной лужей, полагая, видно, что достаточно назвать ее «курр», чтобы это сняло с нее всю скверну.
73
Улем — мусульманский ученый-богослов.