Дневник разведчицы
Шрифт:
Валентина — молодец, все выдерживает, вплоть до мата. Я ей просто завидую. А мы с Анютой, как приходим с задания, убегаем в Грядозубово. Там теперь новая часть, но у тети Поли никого нет, и она всегда нам рада. Докукин узнал об этом и дал нам нагоняй. Уж не заподозрил ли он нас в каких-нибудь амурных делах! Приказал из взвода никуда не уходить.
Идет подготовка к новой боевой операции. Наблюдаем за деревней Крутая. Нам нужно в этом районе взять «языка» любыми средствами.
Деревня Крутая — родина Карпа Жильцова. Я до сих пор не рассказала историю семьи Жильцовых. Карп Жильцов, или, как его называют в роте, Карп Смоленский, житель деревни Крутая. Июньской ночью прибежал он от немцев и стал просить Докукина, чтоб его взяли в роту. Его взяли. Карп быстро завоевал авторитет в роте, доверие командиров и бойцов. Он очень
Мы наблюдаем за деревней. Карп рассказывает Докукину все интересующие его подробности. Он даже показывает ориентиры, места, где у него зарыты в землю вещи, картошка, бочонок с салом. Карп просит у Докукина разрешения во время боевой операции попытаться выкопать бочонок. Эта мысль всем нравится, поэтому мы шутим, что поползем к Карпу Смоленскому в гости, пусть он нам выставит закуску — бочку с салом.
Докукин чертит на земле план обороны противника. Три траншеи соединены ходами сообщения. В центре первой установлена мелкокалиберная пушка, с правого фланга и в глубине — пулеметы. Перед обороной немцы вспахали всю землю, понатыкали колышки, очевидно заминировали подходы к траншеям. Действовать будем с саперами.
Командование дивизии приказывает именно здесь, в этом районе, взять контрольного пленного или раздобыть документы.
30-е октября.
Докукин собирает всю роту, объясняет план операции. Говорит кратко. Его советы звучат как приказы.
— Не отставай! Помни, что весь огонь — на отстающих. А попал под огонь фрицев — не шарахайся, ложись. Немец ночью плохой вояка — не побежит за тобой. Помни, что немец тоже человек, у него тоже нервная система. Подполз на пятьдесят метров к траншее, смело вскакивай, гранату — и рывок на фрица. Он ничего не успеет сделать с тобой. Врывайся и хватай его!.. Понятно?
— Понятно! — гудим хором.
Выходим сегодня во второй половине дня.
31-е октября.
Вчера в четыре часа дня мы вышли на опушку леса. Докукин показал нам подходы всех групп: захвата, ударной и двух групп прикрытия. С нами действуют бойцы стрелковой роты и дивизионные саперы. Всей операцией руководит Докукин, а нашей ударной группой — лейтенант Ивченко.
Для лучшего взаимодействия в бою нас разбивают на тройки. Разведчики не имеют права оставлять товарища в бою, мы все трое в ответе друг за друга. Наша тройка: Ларин, я и Семенов. Саша Семенов — старший тройки.
С наступлением темноты выдвигаемся на исходный. К сожалению, лунная ночь. Ребята ворчат: «Ни к чему ты нам сегодня, красавица!» — «Ну що вы, хлопцы, — шепчет Ивченко, — як же без светильника шукать Карпову бочку с салом». Подходит сапер с миноискателем. «Разведка? Мне группу Ивченко!» — «Сидай с нами — я Ивченко!»
В три часа ночи все началось. Саперы с миноискателями поползли впереди ударной и группы захвата. Догнала сапера нашей группы. «Я с вами, папаша, хочу посмотреть, как это вы находите мины». — «Прислушивайся внимательно, дочка. Только миноискатель обнаружит злодейку, сразу запоет песню». Сзади слышу дыхание — это ползут Ларин, лейтенант Ивченко, Семенов. Я повернулась к Ларину: «А ты-то чего?» — «А я прикрываю сапера. Мне тоже интересно», — отвечает он обиженно. Сапер останавливается: «А ты, дочка, знаешь, куда ползти нам?» — «Да! Видите вон ту березу, это наш ориентир». Как хорошо, что Докукин всех нас заставил дважды просмотреть немецкую оборону. Правда, в бинокль днем казалось все гораздо ближе, а сейчас, ночью, расстояние увеличилось. Что-то сегодня происходит со мной. Мне хочется все скорее, скорее, а мы так медленно движемся, ползем — конца не видно. Сапер остановился: здесь какая-то канава… Воздух прорезала резкая пулеметная очередь. Со всех сторон вспышки выстрелов. Затарахтели пулеметы, полоснули автоматы, загремели гранаты. Рывком вперед! От березы заработал «дундук». Дун! Дун! Дун! Дук!.. Нам он уже не страшен, мы в траншее, а вот ребятам… «Давайте, вперед! Скорей, ребята!» Сапер помчался по траншее и скрылся в темноте. Лейтенант Ивченко кричит:
Разведчики прыгают в траншеи. Я не вижу их лиц, я ничего и никого перед собой не вижу. Я не знаю, что в это время с правого фланга дивизионный сапер и разведчики Кукуев, Кузнецов, Федоров и Ершов, забросав гранатами пулемет, ворвались в дзот и, не обнаружив живого немца, завязали бой в глубине обороны. Я вижу только вспышки пулемета у березы, слышу поединок автоматов. Докукин предупредил: главное — отсечь подход немцев из второй линии обороны. А немцы уже контратакуют. При вспышках ракет я вижу согнутые в три погибели фигуры немцев, вижу злой блеск глаз, и почти рядом слышу громкий, настойчивый шепот: «Рус, я ваш! Рус, я ваш!» — «Ивченко! Немец говорит, что он наш!» — кричу. «Фер флюхтер менш!» — визжат немцы. Над головой проносится очередь, и немец, как подкошенный, падает.
Ивченко с бойцами погнался за гитлеровцами. Я тащу немца по траншее, еле-еле подняла, посадила на выступ. Немец захрипел, повалился и уронил мне голову на грудь. Голова пробита насквозь. Из горла с громким бульканьем хлещет горячая, липкая кровь, обливая мне руки, бушлат.
В воздух поднимаются одна за другой белые ракеты. Это Докукин настойчиво сигнализирует команду на отход. Бойцы уже отходят. «Скорее! Скорей! Что вы там возитесь!» — орет Ивченко. В это время наверху, около пушки, раздается взрыв. Траншею засыпает землей. Немца откинуло к стене траншеи. Он мертв. Я вытаскиваю у него из карманов все содержимое и выскакиваю из траншеи. У искареженной пушки ствол поднят кверху, а под ней лежит мертвый, в зеленоватой шинели, вниз лицом, засыпанный землею.
Я догоняю группу раненых бойцов. Мы отходим куда-то вправо, вправо, подальше от разрывов мин.
Рассвело. Перед нами незнакомое кладбище. Сделали привал. Один из красноармейцев, перевязывая раненых, спрашивает: «Не узнаешь? Я тот самый «папаша», за которым ты ползла». Передо мной совсем молодой парень. «Что же ты меня дочкой называл?» — спрашиваю я. «А не все ли равно! Ты меня «папаша». Ну раз я папаша, значит ты — дочка! Земляки мы с тобой, я тоже из Ярославля, видел тебя на сцене…» Познакомились. Константин Цопко, старший сержант из саперного батальона дивизии.
Двинулись к лесу. Навстречу бегут наши разведчики: «Ну где ты пропадала? Докукин послал нас за тобой. Говорят, ты документы взяла у немца. Где документы?» Я только здесь рассмотрела, что я вытащила из кармана немца. Письмо, фотокарточка, фотоальбом, солдатская книжка. Читаю: «Отдельный егерский батальон, мастера ночного боя».
«Мастера, — говорит Цопко, — а проспали! А покурить, покурить ты у него не нашла?» Я подаю ребятам какую-то коричневую штуку, вроде большой сигары, но это оказывается футляр, а в нем какой-то кристалл. Ребята разочарованы. Я — тоже. Уж очень мне хотелось побаловать их сигарой.
В лесу, около КП батальона, сидят разведчики. Я приземляюсь около них. Бушлат у меня в крови. Кровь застыла заскорузлой коркой, меня мутит от ее запаха. Прежде чем отдать письма командиру, заглядываю в них сама. К моему удивлению, немец-то действительно был прогрессивный. Он писал письма своей жене, как будто бы вел дневник, сообщая обо всем, что происходило у них в части. Почему-то письма не отосланы, вероятно, боялся цензуры. В письме, датированном 26 сентября, он пишет: «Война, затеянная фюрером и всей его псарней, для Германии давно уже проиграна». На фотографии молодая немка с умным, добрым лицом и двое детей. Неужели немцы бывают добрыми? Не верю, не могу верить фотографиям. Не может быть добрых немцев. В альбоме целая серия фотографий «счастливого семейства». Снимок № 1 сделан против солнца. На скале темным силуэтом, как статуя, стоит огромный немец. Руку он поднял кверху, вперед, как бы протягивая к солнцу. Полы пальто развеваются, разлетаются в стороны. Снимок символичный, думаю я. Узнаю в нем «своего» немца. Вот он со всей семьей за столом. Вот они на прогулке. Вот работают в огороде. «Рус — я ваш! Рус — я ваш!» Может быть, немец не спал, видел, как мы ползаем. Ведь пушка молчала. Сидел он около пушки и не бил в нас, выжидал, чтобы сдаться в плен? Мне приходит мысль: этот немец — тельмановец, коммунист. А может, он просто не хотел отдавать свою жизнь за ненавистного фюрера? Неужели мне жалко этого немца! Я все время думаю о нем. Они истребляют наш народ, а я пожалела немца только потому, что он сказал «Рус — я ваш!»