Дневник разведчицы

Аверичева Софья Петровна

Мы лежим целых десять часов. Глаза заволакивает сон. Окоченели руки, ноги. Не помогают никакие спиртовки. Наконец видим: от деревни Жаровня движутся фигуры в белых халатах. Это немцы. Усталости как не бывало. Уже приближается головной дозор немцев. Они внимательно смотрят по сторонам и вдруг, не доходя метров ста до нас, поворачивают назад: как видно, заметили что-то подозрительное.

— Огонь!

Немцы, подхватывая раненых и убитых, отходят к своей обороне, а наш отход прикрывают наши минометы. С воем проносятся над головой мины.

После ухода Докукина из роты это первое столкновение с противником. Хотя мы и не взяли «языка», самочувствие хорошее.

Враг понес потери, а мы все живы-здоровы. Благополучно миновали Вервищенскую высоту. На опушке леса попадаем под минометный огонь. Немец как бы в отместку положил нас всех на снег. Бьет, бьет без конца. Ребята вслух корректируют: «Иду… Иду… Иду… Иду-уу! Приш-шш-ла! Перелет! Недолет! Левее! Правее! А вот и наши!..» Вокруг падают мины, но… не взрываются. Мы глазам не верим. Из-под снега торчат стабилизаторы мин. Их множество.

Наступает тишина. Мы вскакиваем и мчимся прочь от этого места. Ребята не хотят верить, что мины не взорвались потому, что кто-то так их сделал. А я думаю о том, что мины делают рабочие руки, значит, среди немцев есть наши друзья. Я мысленно благодарю их, наших немецких друзей.

В лесу, в землянке минометчиков, играет гармошка. Приехали артисты дивизионного клуба.

Нам не до концерта. Капитан Грибанов приглашает нас всех к себе на КП батареи. В землянке сразу становится тесно, зато тепло и уютно. Я устраиваюсь на скамейке в самом дальнем углу и тут же, в обнимку с автоматом, засыпаю. Просыпаюсь от гомерического хохота. Анна меня тормошит, колотит: «Соня! Соня! Проснись!» Открываю глаза: все хохочут. Оказывается, я во сне разговаривала и выдала Анну и Иона. В абсолютной тишине я говорила: «Ребята, а вы знаете тайну нашей роты? У Анюты роман с Ионом!» Меня переспросили: «Что ты сказала?» И я вновь повторила: «У Анны роман с Ионом». Говорят, что я это произносила громко и четко.

12-е декабря.

Я совершенно забросила дневник. Дела в роте неважные. Не хочется и писать. Выходим на задание каждый день, но теперь изредка пользуемся гостеприимством минометчиков. Чаще возвращаемся на базу роты в Никулинский лес. Все неудачи. Операции плохо подготовлены, объекты до сих пор мало изучены. Вся наша тяжелая работа, изматывающая силы, идет впустую.

С уходом Докукина в роте как будто что-то надорвалось. Политработник в своем дневнике записал бы так: «Рота теряет боевые традиции, падает морально-политический дух бойцов». И это верно. Мне же кажется, что мы теряем нечто большее: ощущение счастья, вдохновение, романтику боя. Бойцы чувствуют усталость, становятся вялыми, брюзгливыми. Даже лучшие разведчики неузнаваемы. Но ведь я-то хорошо знаю наших ребят — орлы! Дай только им настоящее дело, пусть опасное, рискованное. Но это бесконечное выжидание, бесцельное ползанье по лесу размагничивает. Что мы можем сделать, мы — рядовые бойцы! Мы не имеем права совать нос в дела командирские. По правде сказать, мы с Валентиной на правах женщин и пытались это делать, да получали щелчок.

Вот одно из наших возвращений с очередного задания. Все хмурые. В землянку с руганью входят мрачнейшие Володя Чистяков и Иван Журавлев. Ставят автоматы и сразу — хлоп на нары. Мокрые, грязные. «Ребята, снимите с себя хоть маскхалаты и обувь!» — прошу я. В ответ слышу: «Отстань!» — «Володя, Ваня, ведь вечером опять выходим. Как же вы пойдете в мокрой одежде!» — «Отстань, говорю!» — ворчит Чистяков. Володька грязный, засаленный, мятый. Ужас! Куда девалось его молодцеватое щегольство. «Не трогай его, Софья, — говорят ребята, выстраивая возле печки

баррикаду из валенок. — Видишь, человек доходит».

На столе, как всегда треугольники и ромбы писем. Скоро Новый год, а у нас в роте грустновато. Боевая удача необходима, как воздух. Ребята по очереди пишут письма. Встает и Чистяков. Пишет письмо матери. А что если пугнуть Владимира, написать письмо его матери Анне Федоровне Чистяковой! Я ползу к столу, пишу письмо. «Благодарим за воспитание хорошего, смелого бойца. В бою он бесстрашен, но вот дома, в землянке, он ругается последними словами, опустился. Что с ним делать, не знаем!» Кладу письмо рядом с Чистяковым. «Софья, что это ты надумала матери моей писать такое. Мать расстроится, а там еще сестренка. У нас в доме никто не ругается. Ну даю слово!»

Под честное слово я разрываю письмо.

22-е декабря.

Валя, Анютка и я живем отдельно от ребят. Вернулись с задания. В землянке чистенько. В печурке весело потрескивают дрова, а на моем топчане лежит незнакомая женщина в белоснежной мужской рубашке. Знакомимся. Корреспондент армейской газеты Наталья Мончадская. Много у нас в роте перебывало корреспондентов, но женщина, да еще такая очаровательная, впервые.

Она приехала к нам в роту днем, когда мы с Анной были на задании. Ей сказали, что дома одна Валентина Лаврова. Подошла Мончадская к нашей землянке и видит: огромный боец с удалью колет дрова. «Ии-ах» — раздается в морозном воздухе. Она спрашивает, где найти Валентину Лаврову. Боец улыбается, расправляет плечи, сдвигает шапку на затылок: «Я — Валентина Лаврова».

Не успели мы отогреться, прийти в себя, как уже говорим, говорим без конца, и вскоре между нами устанавливаются отношения многолетнего знакомства. Как ни странно, но мы говорим не о войне, а о жизни, давно забытой.

Всю ночь не смыкаем глаз. Пьем чай, подкладываем в печурку аккуратно напиленные Валентиной чурки. А утром Наталья Мончадская уже не просто корреспондент, а наш фронтовой друг. Худенькая, в белом полушубке, в шапке, туго затянутая широким ремнем, с маленьким пистолетом на боку, машет она нам на прощанье рукой и скрывается за высокими соснами.

Год 1943

1-е января.

Подумать только — уже 1943 год! Еще один год начинается в моей жизни. Какой он будет! Как я его проживу? И переживу ли?

Наша группа во главе со старшим лейтенантом Васильевым в расположении батальона Докукина — уже не капитана, а майора Докукина. Мы действуем на стыке деревень Селище и Берлезово. Вражеский огонь разбил, искалечил, с корнем вырвал деревья и кустарники. С приближением к КП батальона местность становится все более труднопроходимой. Приходится все чаще и чаще перелезать через завалы.

Не сладко здесь пехоте-матушке. Вот и сегодня бьет немец без конца. Налет за налетом. Пули свистят, ударяются в искалеченные стволы деревьев. Наши артиллеристы что-то молчат… Сделают один налет и замолкают на целую вечность. Досадно!

На командном пункте батальона несколько командиров. Сам Докукин не выходит из землянки. Говорят, приказом командира дивизии на него наложен домашний арест на пять суток за то, что он ползал с разведкой батальона в немецкие траншеи за «языком». Узнаем своего «батьку» Докукина.