Дневник русской женщины

Дьяконова Елизавета

На торжестве по поводу столетней годовщины рождения Гюго я была везде, или почти везде — пропустила только приём иностранных делегатов и бал в Hotel de Ville — городской думе. Зато была в Пантеоне, куда попасть было страшно трудно. Но мне вдруг повезло. На весь наш факультет было прислано всего 32 билета; желающих оказалось 400 человек, и — вообразите — No по жребию получила я, одна женщина из всего этого числа! Я глазам своим не верила. Мне дали лучшее место впереди, прямо перед бюстом Гюго, в самом центре храма. Такая моя удача возбудила общее удивление среди моих товарищей; один из них — и поклонник в то же время {Вероятно, Андре Бертье.} — будучи в восторге от моей удачи,

не нашёл ничего лучшего, как сказать:

— “Да для ваших прекрасных глаз можно всё сделать, не только что билет дать”… Я так на него рассердилась, что бедный мальчик чуть не плакал, и обещал вперёд свои комплименты не говорить так некстати. Вообще, французы очень привыкли смотреть на женщин только как на женщин, и несмотря на все мои усилия — держаться с ними просто на товарищеской ноге — всётаки чувствуется, что они видят в тебе женщину. Верите ли: нельзя показаться в новой шляпе, — сейчас все заметят: “а-а-а! о-о-о!” Их забавляет, как детей, что между ними есть одна молодая женщина. Но на 1-ом курсе нынче несколько русских; на III-ем одна, я на II-ом тоже одна.

Нынче на вакации приеду в Россию обязательно. Наверное, увидимся. Тогда будем говорить без конца, рассказывать друг другу, что пережили, что видели каждый за этот год…

Я познакомилась здесь с Боне-Мари, который был у вас в школах и у Н.Н. Неплюева. Это очень симпатичный господин; просил меня помогать ему переводить с русского книгу Голубинского “История Церкви” {Издание труда Е. Е. Голубинского (1834—1912) “История русской церкви”, начатое в 1880 г., продолжилось в 1900-м.} — его затрудняют некоторые главы, он не так хорошо знает наш язык. Уже несколько раз мы занимались — то у меня, то у него на дому. Он разыскал меня в одном заведении, где я была записана для изучения французского языка, я была там недолго, но адрес мой был записан. У него, как и вообще у протестантов, всегда сношения с англичанами, и когда ему понадобилась помощь русской — а я там была одна русская — вот ему и дали мой адрес. Он говорил, что Н.Н. Неплюев собирается за границу.

Я уже читала здесь о книге Абрамова статью, появившуюся в нашей газете “Северный Край”. Да, много зла наделает Абрамов Н.Н-чу своей книгой {И.С. Абрамов. В культурном скиту (Среди неплюевцев). СПб, 1902.}. Во всяком мнении есть доля истины. Несомненно, Абрамов — что-нибудь имеет против Н.Н. Но нельзя отрицать, что и Н.Н. делает много добра. Когда подумаешь, что он мог бы прожигать свои миллионы здесь, в Париже, Ницце, Биаррице… Ведь действительно справедливо изречение — “легче верблюду сквозь игольные уши пройти, нежели богатому войти в Царствие Божие”. У богатого больше искушений, больше соблазнов, о каких бедняк и понятия не имеет. Интересно было бы, чтобы Вы подробно написали мне Ваше мнение об этой книге. Что в ней верно? И насколько верно? Если она у вас есть — пришлите почитать, бандеролью; я возвращу непременно.

Бываю здесь в театре, только редко. Во-первых, — дорого, если часто ходить; во-вторых, — наблюдать комедии жизни гораздо интереснее. Как сказал один мой товарищ: “я романов не читаю, я их переживаю”. Так и я не хожу в театр: жизнь куда интереснее всякой театральной пьесы. Литература как ни гонится — никак не может поспеть за жизнью.

Читаю здесь Анатоля Франса, который, к сожалению, гораздо менее известен у нас, чем Золя и Мопассан. А между тем, он и Октав Мирбо — два крупнейшие писателя современной Франции. И Анатоль Франс куда тоньше Золя! По-моему, это умнейший и остроумнейший человек Франции. Такая тонкая ирония, и такой чудный слог, что читать его — невыразимое наслаждение. Наша цензура не пропустит полных его переводов,

да и переводчики — не в силах передать его дивный слог, прозрачный, ясный, увлекательный!

Здесь недавно вышел перевод с английского: “Письма любви англичанки” {“An Englishwoman’s Love Letters” — роман Лоренса Хаусмана (1865—1959), выпущенный им анонимно в 1900 году.}. Ах, какая чудная вещь! Это целая лирическая поэма страстно влюблённой и несчастной женщины. Я нахожу, что со времён знаменитого Вертера, несчастной любви мужчины к женщине, — не появлялось ничего подобного. А эта книга — история несчастной любви женщины к мужчине — дополнила пробел, и теперь оба пола квиты: каждый отдал другому дань в виде литературного произведения. Автор этих писем неизвестен, и вся Англия ломает голову — кто бы это мог быть; — напрасный труд!

О брате своём {Речь идет об Александре Дьяконове.} я решительно ничего не знаю. Он не переписывается со мною. Лишнее говорить, какое впечатление производит подобная жестокость в его возрасте. Но мне столько приходится переносить в жизни, что, в конце концов, — если на всё отзываться всем сердцем, как разумно сказал один здешний врач, — придётся умереть. Ну, а я думаю, что пока — я ещё ничего не сделала путного, чтобы умереть.

Насчет брата Вы оказали бы мне большую услугу: сходите в III-ю гимназию и узнайте от швейцара, где, у какого воспитателя он теперь живёт. Потом — пойдите по указанному адресу и повидайтесь с воспитателем. Расспросите его подробно о брате, как и что, довольны ли им в гимназии — и обо всём напишите мне. Можете объяснить воспитателю, что брат отказался мне писать, и что Вы — мой хороший знакомый — пришли справиться. Сделайте это, пожалуйста, буду бесконечно признательна. Мне всётаки дорог этот мальчик, жестокий и холодный, как большинство мужчин.

Да, могу сказать, что я за это время изучила вашу братию, — и сколько жестокости, бессердечия, сухости в мужском сердце! Без преувеличения могу сказать, что прав Максим Горький в рассказе “Однажды осенью”. Прочтите этот чудный маленький рассказ …

Чем дольше живёшь — тем больше видишь нравственного безобразия рода человеческого. И вот почему я всем сердцем и душой люблю искусство и литературу: эти области стоят вне власти человеческой, их нельзя присвоить, унизить, обезобразить. Красота есть нечто вечное, стоящее вне раздоров. Конечно, можно создавать и скверные произведения, но они сами собою умрут, их забудут. А что вечно прекрасно — останется.

Мадонны Рафаэля, сочинения Гёте, Гюго, Толстого — вечны, доступны для всех народов; для них — нет границ, и войн, и вражды.

И здесь я увлекаюсь искусством. Какие музеи! какая скульптура! У нас в России нет ничего подобного. Я позирую теперь одному русскому скульптору для бюста. Это мой портрет, но как и фотография — помните с длинными волосами? — бюст этот в то же время представляет мечту художника. Я его вдохновляю и даю ему идеи.

Ну, до свиданья, т. е. до Вашего письма.

Ваша Е. Д.

Paris, 13 июня 1902 г.

Дорогой друг! За это время рассказ мой “Под душистою ветвью сирени” получил второй приз (бронзовую медаль) на литературном конкурсе, устроенном Парижским обществом студенток. Это была самая маленькая вещичка из всех представленных работ, и переведена по-французски не совсем гладко, но ей всётаки дали второй приз за оригинальность и свежесть, как выражаются французы. Одновременно с этим письмом — пишу и в редакцию “Нивы”, чтобы там на рукописи сделали соответствующую пометку. Я забыла адрес редакции и сочинила довольно фантастический — пожалуй, открытка-то и не дойдёт вовсе. Прошу Вас — зайдите туда и справьтесь.