Дневник самоходчика
Шрифт:
— Тревога! — раздается совсем близко и так отчетливо, что все в машине мгновенно вскакивают на ноги. Это кричит Петров, свесив голову в свой люк. Голова наводчика почти надо мной.
Сон словно рукой сняло. В темноте быстро изготовились к бою и под грохот артподготовки неслышно и незаметно (так нам по, крайней мере, казалось) добираемся до исходных. Газу прибавлять почти не потребовалось, потому что проселок шел под уклон, в низину, густо заросшую молодыми деревьями. Спускаясь в это укрытие побатарейно, ставя машины поближе к опушке, что обращена к предполью, быстро замаскировали самоходки.
На правом фланге полка, почти напротив
Наша артподготовка началась в 4.00, еще до нашего прибытия на исходные, и канонада, не прерываясь ни на минуту, свистит, и ревет, и завывает, и грохочет, как хорошо сыгравшийся страшный оркестр «бога войны», который исполняет на сотнях стволов, изрыгающих огонь и смерть, жуткую увертюру к еще более ужасному действу. Ждем. Снаряды и мины густым роем летят через наши головы туда и оттуда. Немцы поначалу отвечают, но постепенно их огонь слабеет. Только изредка грохнет разрыв где-нибудь позади и выше нас. Противник таится, не желая обнаруживать свои огневые точки.
Зато над укреплениями фашистов, у самой линии недалекого горизонта, суженного краем поля, которое идет на подъем в направлении хутора Редин, непрерывно вспыхивают молнии разрывов, рвущих в клочья предутренний сумрак. Вся окрестность на многие километры наполнена оглушительным гулом, земля вздрагивает, как живая.
В 8.40 неожиданно (хотя нам всем хорошо известно, что так оно и должно быть, что все идет по «расписанию») канонада умолкает, и наши полуоглохшие уши не сразу улавливают ровный рокот, накатывающийся из-за спины, с востока. Он быстро приближается, превращается в могучий рев — и в чистом утреннем небе над Журавлиной рощей (какое поэтичное название!) закружились наши пикировщики. 15 минут они усердно «обрабатывают» рощу, особенно густо кладя бомбы вдоль опушек, прилегающих к полю перед хутором и к нашей низине.
Уже давно взошло позади нас солнце (хорошо, что оно немцу в глаза светит), и все впереди отлично видно, даже отдельных пехотинцев, рывками перебегающих «под шумок» среди спелой ржи в сторону хутора.
А мы замираем и томимся — ждем, когда наступит наш черед. Уж и не помню, сколько раз подергал за все рычаги и выжал педали, проверяя ход тяг, ткнул пальцем в кнопку стартера — работает.
8.55 (танковые часы кировские — в левом нагрудном кармане гимнастерки). «Петляковы» (их было почти три эскадрильи, должно быть, полк), сбросив последние бомбы, построились и потянули на восток вслед за ведущим, словно стая журавлей за своим вожаком.
И тотчас снова дружно ударили артиллеристы (мы в это время завели двигатели).
Торопливо перебегает от самоходки к самоходке Сашка Корженков, наш помпотех, заглядывает под приподнятые броневые крылья смотровых лючков и, стараясь перекричать грохот орудийной пальбы и шум работающих (пока вхолостую) моторов, в последний
Канонада стихла, хлопнуло несколько запоздалых орудийных выстрелов, показавшихся до смешного слабыми.
Зеленая ракета, оставляя за собой белый след и шипя, взвилась откуда-то из-за деревьев, на мгновение зависла и вдруг раздвоилась — это сигнал нам!
КВ, стоящие в этой же низине, левее нас, грозно взревев, повылезали из опушки и, переваливаясь на неровностях, покачивая на ходу пушками, поползли вверх по полю, на дальнем, противоположном краю которого медленно оседали, светлея, клубы песчаной пыли и дыма. Сбоку наши танки действительно чем-то напоминали большеголовых мамонтов, почуявших опасного врага и угрожающе поднявших свои хоботы.
На левом фланге гвардейского танкового полка, километрах в полутора от нас, лихо вынеслись на открытое поле тридцатьчетверки (их здесь полная бригада) и, часто стреляя, тоже устремились вверх, постепенно забирая влево, должно быть, в обход немецких артиллерийских позиций перед хутором.
Самоходки, стряхивая с себя остатки маскировки, показались из осинника почти одновременно с КВ.
Нашей батарее задача: прикрыть атакующие танки со стороны рощи Журавлиная. Она начинается повыше той низины, где мы ожидали сигнала атаки, окаймляет правый край поля и перед самым хутором закругляется вправо.
Чуть впереди и правее моей самоходки — машина Идесмана с комбатом, остальных мне не видно: много ли заметишь через смотровую щель? На поле перед машинами нашей батареи разрывы пока редки. Под острым углом приближаемся к роще. Она зловеще молчит…
Моя машина совсем не подчиняется мне, когда надо сделать крутой поворот, поэтому, как только мы вышли с исходной, начинаю жечь прокладку из феррадо на стальных тормозных лентах. Как вовремя вспомнился практический совет водителя-инструктора из ЧТТУ! Для этого выжимаю то левый, то правый рычаг поворота до отказа и, удерживая его на сгибе локтя, газую. Когда прокладка сгорит, стальная лента по стальному барабану бортового фрикциона будет срабатывать хорошо. Правда, фрикцион может перегреться и даже выйти из строя, если покоробятся его стальные диски, но это произойдет не сразу. На время атаки его хватит. И что такое фрикцион по сравнению с машиной? А непослушная в бою машина — гроб. Для всего экипажа. Ни о чем больше не думается. Отрешенным взглядом слежу за тяжелыми танками, которые идут в шахматном порядке на подъем и вдруг начинают вспыхивать, как свечи. Две наши самоходки, из тех, что находятся в боевых порядках КВ, тоже горят…
Из трансмиссионного отделения потянуло резким запахом жженой прокладки. Наконец-то!
— Механик! Чем это у нас так воняет? — слышится в наушниках беспокойный голос Петра.
— Все в порядке, командир! Так надо.
Командир машины перешел на внешнюю связь, но забыл щелкнуть тумблером, и в моих ушах стоит треск и шум помех, торопливо попискивает морзянка, раздается то русская, то немецкая речь, но весь этот хаос перекрывает голос стрелка-радиста с КВ или с тридцатьчетверки. Очень отчетливо, напирая на «р», этот недалекий голос с жутковатой монотонностью долбит в барабанные перепонки: