Дневник самоходчика
Шрифт:
Капитан Кондратов сидел по правую руку от командира полка и с удовольствием вглядывался в знакомые возмужавшие лица недавних юнцов, иногда тихо спрашивая что-то у потного Щербатюка, очевидно о новичках. Вдруг капитан предостерегающе погрозил нам пальцем: мы с Дмитрием, незнакомые с порядком, уже поднесли стаканы к губам, грубо нарушая субординацию.
— За погибших товарищей наших, что вместе с нами гнали захватчиков с левобережной Украины, но так и не увидели Днепра.
Пьем стоя, в молчании.
Постепенно в школе становится все веселее и шумнее. Обнаруживаем, что мы дружнее, чем наши «пушкари» (так мы в шутку называем своих командиров машин, за что те в отместку дразнят нас «извозчиками»). Забавные диспуты и розыгрыши стихийно возникают то в одном конце классной комнаты,
— Ну что такое, в сущности, твой танк без пушки? О САУ, так уж и быть, толковать не будем, — ставит вопрос ребром кто-то из артиллеристов, охлаждая пыл насевших на него механиков.
Инстинктивно почувствовав какой-то подвох, они замялись.
— То-то, темнота! — И командир машины академическим тоном продолжает: — Это всего-навсего бронированная телега и удобная мишень для противника. А пушка — всегда пушка. Словом, бог войны.
Крыть ребятам нечем, и комбат-3 объявляет:
— Один — ноль в пользу артиллеристов!
Окружающие смеются.
— Что-то твой бог войны плохо тебя хранил: ведь твоя машина тоже приказала долго жить. И хорошо еще, что сами целы остались, благодаря уральской броне, — ворчливо отпарировал кто-то из водителей…
— Один — один! — фиксирует счет беспристрастный судья. А как же насчет прапрадедовского наставления: «Бог-то бог, да и сам не будь плох»?
— Два — один! Бой продолжается с переменным успехом.
— Ну вот: опять «извозчик» сплоховал! И зачем только вы, четыре ретивых служителя своего бога, место в машине занимаете со своей «бандурой»? Интересно, куда вы смотрели, когда фриц по машине гвоздить начал? Ведь вам такие условия созданы, ну просто комфортабельные: пешком по бездорожью грязищу не месите; по уши в землю, как пехота-матушка, не зарываетесь; в любое время года и суток вас доставляют к месту светопреставления, словно на такси в Большой театр. Пожелаете прямой наводочкой пальнуть — пожалуйста! Позицию срочно надо сменить — опять же игрушку свою, пупок надсаживая, на руках перетаскивать не требуется; и в придачу ко всему этому — броня со всех сторон, даже с крышей от дождя… хоть свинцового.
— Вот это завелся! — замахал обеими руками «пушкарь». — Сразу видать, что работает он сегодня на спирту.
— Два — два! — подытожил на сей раз Васыль Попович, обнимая «противников» за плечи. — Выйдем, ребята, покурим: жарко стало здесь.
Поостыв на ночном воздухе, возвращаемся в помещение примиренные и теперь уже все вместе, механики и командиры, обращаем стрелы своего солдатского остроумия на наших тыловиков.
Незаметно израсходовался наш «подпольный» запас, и поэтому, выходя с Дмитрием проветриться на улицу, чувствую в голове легкое кружение и испытываю в душе восторженное желание немедленно, сию же минуту, организовать салют в честь самого замечательного в мире праздника. Как ни урезонивал приятель, не отходя от меня ни на шаг, не поднимать шуму, все-таки, улучив подходящий момент, когда Митя отвернулся по надобности к дереву, я торжественно выпаливаю — разок — в черное небо. И тотчас в плотной тьме рядом с нами раздался спокойный, но строгий голос капитана Кондратова:
— Кто стрелял?
Поспешно засовываю наган в кобуру, а Дмитрий, приблизясь к капитану, самоотверженно врет, пытаясь выгородить меня:
— Я, техник-лейтенант Клепинин!
— Покажите оружие, — потребовал замполит. — Нет, не вы.
Заметив за спиною товарища темную покачивающуюся фигуру, он проверил и мой револьвер, поднеся для этого отверстие ствола к носу. Уловив свежий запах пороховых газов, капитан быстро разрядил барабан, нашел на ощупь теплую стреляную гильзу, затем возвратил мне остальные патроны и приказал явиться к нему утром за оружием. Дмитрия же он просто пристыдил, как более старшего (на неполный год) и как товарища, отчего мне сделалось мучительно стыдно. Я пустился было в извинения и объяснения по поводу «салюта», но Кондратов только отмахнулся сердито и ушел в школу. Там уже весело заливалась гармошка. Обрадованные тем, что все закончилось хорошо, мы отправились на танцы. Дмитрий ловко танцевал, а мне ничего не оставалось, как подпирать стену да глазеть на кружащиеся пары. Зато, когда
В паузах между танцами дружно исполняем наши фронтовые и мирные, довоенные песни. Нашлись и чтецы. Веселье затянулось за полночь.
Сереньким осенним утром, мучимый раскаянием, медленно вышагиваю надраенными сапогами перед хатой, в которой остановился капитан Кондратов. В сенях звякнуло ведро, и на крылечко вышел он сам — в свежей нательной рубахе, с ковшом холодной воды в руке и со следами мыльной пены на лице. Выслушав мой доклад, замполит кивнул головой и пригласил:
— Ну, воин, входи, коль явился. Я сейчас.
Через две минуты Кондратов в подпоясанной гимнастерке, со слегка порозовевшим от умывания лицом уже стоял посреди хаты, внимательно и строго глядя мне в глаза. Я почувствовал, что уши мои пылают.
— Вижу, что раскаиваешься, — поэтому говорить ничего не буду. Если голова на месте — сам разберешься, как назвать вчерашнее… Получи свою «пушку» и можешь идти готовиться к отъезду.
Наконец-то едем на формировку. Опять, говорят, в старые места. Грузились ночью. На нескольких платформах поместились колесные машины, тракторы с прицепами, штабной и санитарный фургоны. Поредевший личный состав ехал в полупустых теплушках с удобствами. Многие из нас еще в гимнастерках, потому что не очень холодно. На мне, правда, ватные брюки, трофейные, так как хлопчатобумажные настолько залоснились и промаслились, что надевать противно. Гимнастерку накануне праздника удалось отстирать в бензине, слитом из бензобака брошенной немцами автомашины. Бензин у них синтетический, резко пахнет и сильно обесцвечивает материю. Гимнастерка стала почти белой. Эти немецкие автомашины с прицепленными к ним противотанковыми пушками мы приметили на окраине Руденьковки, возвращаясь в полк из Кременчуга. Судя по количеству орудий, должно быть, целый артдивизион втягивался в просторную деревенскую улицу, но был в этот момент засечен «Ильюшиными» и буквально пригвожден к месту. Даже расчеты не успели разбежаться, и десятки фашистских трупов остались лежать вразброс посреди дороги. Илы сработали так ювелирно, что всего лишь одна хата пострадала во время штурмовки.
Рано утром трогаемся в путь. Прощай, Украина! Как же мало нас возвращается… Прощай, Руденьковка!
На одной из открытых платформ, в промежутке между двумя «Студебеккерами» любознательные ребята (на этот раз обошлось почему-то без Мити) установили тайком смехотворно маленький, словно игрушечный, немецкий минометик и вытащили из кузова грузовика припрятанный ящичек с минками. Начальству, конечно, ничего об этой «огневой точке» не известно. И «минометчики» время от времени под стук идущего поезда выпускают минку в черное и пустынное осеннее поле.
Фонтанчик от разрыва получается крошечный, а звук, похожий на хлопушечный, настолько слаб, что его едва слышно из-за шума движения. Однако кто-то из дежурных (должно быть, с паровоза) все-таки услышал (или увидел) выстрел, «огневая точка» чуть ли не после третьего выстрела была засечена и ликвидирована, а стреляющий трофей торжественно сдали коменданту первой же станции, где случилась остановка эшелона.
Приехали в Пушкино, где наш полк формировался этим летом. Быстрая деловитая суета при разгрузке. Наша теплушка стоит возле угла вокзального здания. Редкие пассажиры, ожидающие электричку, с любопытством присматриваются к нам. Выпрыгиваю на перрон, разминаю ноги, с удовольствием ощущая под собой не подрагивающий пол теплушки, а твердую опору. На мне большие сапоги с хлопающими по икрам широкими голенищами, старые ватные брюки и белесая гимнастерка.