Дневник секретаря Льва Толстого
Шрифт:
Л.Н. сделал чертеж и быстро выполнил доказательство браминов, гораздо более простое, чем у Пифагора.
– Так вот я хочу этим сказать, – говорил Л.Н., – насколько многообразна область знаний и какие бесчисленные вариации могут быть в ответах на один и тот же вопрос!.. И разве в силах человеческий ум их все исчерпать?
По его просьбе, я принес снизу просмотренные мною его поправки и предполагаемые сокращения в четырех книжках мыслей. Я предложил ему несколько мыслей (до десяти), предназначенных к сокращению, сохранить в сборничках. Почти во всех случаях Л.Н. согласился. Некоторые из них он хотел выкинуть лишь потому,
– Благодарю вас, – сказал он по окончании разбора рукописей.
Буланже говорил Л.Н. о предисловии, которое тот обещал написать к его статье о Будде. Толстой снова обещал, но добавил, что он теперь очень занят, что много работает.
– Жить мне осталось два с половиной года, а дел у меня два с половиной миллиона, – говорил он сокрушенно.
Тут вспомнили, что некий Болквадзе в Петербурге, издатель журнала, получивший уже от Л.Н. принципиальное согласие на участие в его издании, пишет, что без его статьи не выпустит первого номера журнала. Письмо это начали обсуждать.
– Да, это немного нехорошо, – сказал Л.Н.
И рассказал, кстати, о другом своем корреспонденте. Предводитель дворянства Костромской губернии Шулепников, принявший в число дворян своей губернии бывших членов 1-й Думы – кадетов, исключенных своими дворянскими обществами за подписание «Выборгского воззвания», сообщает, что правительство им недовольно, и спрашивает, продолжать ли ему деятельность в прежнем духе, или покориться, и еще что-то. Бедный Толстой!
– И представьте, – говорил Л.Н., – что у меня о предводителях дворянства сохранилось такое воспоминание, что я перед ними просто Левочка Толстой… Эта важность, белые штаны… да, да… (Л.Н. засмеялся.) И я отношусь так ко всем важным лицам, к писателям и прочим… А ведь этот предводитель, наверное, моложе меня, и я перед ним – почтенный старик!..
– Ну, пойдемте играть в шахматы, – обратился он к Сухотину и отправился с ним в зал.
Поломанный электрический карандаш Л.Н. послал со мной для починки слывущему техником Сереже Булыгину, который завтра обещал быть у меня. Дал еще для ответа письмо одного поэта-крестьянина, поручив одобрить его стихи обличительного характера, добавив только, что ему не нравится в них чувство злобы, которого нужно стараться избегать.
10 февраля
Вопрос о статье «Последний этап моей жизни» выяснился: она была написана двадцать лет тому назад, представляет страницу из дневника Л.Н., была напечатана в издававшемся Чертковым в Англии «Свободном слове», откуда и заимствована газетами. Теперь они выдают ее за новость!
По поводу сборничков мыслей Л.Н. сказал сегодня:
– Иногда они меня интересуют, а иногда мне кажется, что это слишком однообразно. Как вы думаете?
Я сказал, что так как эти книжечки предназначаются для простого народа, а другой популярной философской литературы нет, то они, по-моему, очень нужны. Толстой больше ничего об этом не говорил.
Затем он сообщил, что предполагает воспользоваться для сборника «На каждый день» мыслями из Достоевского. Он прочел в «Русской старине» статью о нем, и это натолкнуло его на мысль о том, сколько интересного материала заключается в сочинениях Достоевского и как мало он заимствовал оттуда.
Выборку мыслей Л.Н. хочет поручить мне, для чего завтра приготовит для меня сочинения Достоевского.
– Гоголь,
О Чехове я заметил, что мне, напротив, казалось, что он как бы шел к Толстому, так что я пытался даже проводить параллель между ними; что интересны его взгляды на интеллигенцию, хотя бы в пьесах. Л.Н. возразил:
– Всё это – только следствие известной склонности к иронии. Это не сатира, которая исходит из определенных требований, а только ирония, – ирония, ни на чем не основанная.
Оставил меня прочесть упомянутую статью о Достоевском, а сам поехал кататься.
11 февраля
Приезжаю сегодня и узнаю, что Александра Львовна, помогавшая вести переписку, заболела корью и слегла. Ввиду этого переписчица сочинений Толстого и воспоминаний Софьи Андреевны Варвара Михайловна Феокритова просила меня остаться пожить некоторое время в Ясной, так как она одна не в силах справиться с работой.
– Мы о вас всё утро говорили и хотели даже посылать за вами, – говорила она.
Я выразил, конечно, полное согласие на ее предложение. Зайдя к Л.Н., я передал ему книжки мыслей и получил еще одну новую. Он также говорил, что будет рад, если я приеду. Ввиду того что я остаюсь, он сдал мне и все полученные им сегодня письма для ответа, числом более двадцати. Днем я ничего не стал делать, так как нужно было съездить домой – отправить лошадь, взять некоторые вещи и пр.
Был доктор из Тулы. Рассказывал о «геройстве» своего пациента, убившего при защите одного из напавших на его хутор грабителей. Л.Н. молчал. Он сам вызвал доктора на разговор, спросив его о четырех смертных приговорах в Туле. Но того, видимо, этот вопрос не так занимал.
Доктор уехал, не кончив обеда, к поезду на Тулу.
Л.Н., между прочим, сказал:
– Меня очень интересуют эти люди, приговоренные к казни за свои убийства и грабежи. Я никак не могу понять, как можно за сто, тысячу рублей убивать совершенно неизвестного мне человека. Хотя причину такого состояния я понимаю. Это происходит от временного затемнения. Иные только сомневаются в рае, в чудесах, а этим людям, которые убедились в ненужности всего этого, временно ничего этого не нужно. У них нет ничего.
Говорил с Л.Н. о некоем Соколове, литераторе из Петербурга, который спрашивал недавно у него о том, «могут ли овцы кротостью заставить волков есть сено». Я ответил, по поручению Толстого, указав на те его сочинения, где можно было найти ответ на этот вопрос. Теперь Соколов прислал обиженное письмо, уже мне лично. Про него Л.Н. сказал:
– Он, как многие из таких людей, вырос среди людей, которых он был выше, привык быть самоуверенным среди них и ко всем другим так относится.
Вечером Софья Андреевна показала мне, где я буду спать, где умываться и т. п. Показала, кстати, еще не виденную мною другую половину дома, где помещается ее комната, показывала свои опыты в живописи и т. п., вообще была очень любезна. Говорила, что она просит меня остаться потому, что, уезжая (на четыре дня) в Москву, боится оставлять Л.Н. без постоянной помощи на всякий случай.